Ночь с Дегре (потерянная глава из 3 тома)

Франсуа Дегре, лейтенант полиции, заместитель начальника полиции господина де Ла Рейни, теперь проживал не на Малом Мосту, а в одном из новых особняков в предместье Сен-Жермен.

Анжелика постучалась в сурового вида, но дорого отделанную дверь и, пройдя через двор, где гарцевали две оседланные лошади, вошла в небольшую предназначенную для ожидания комнату. Она прибыла в портшезе, чтобы не быть узнанной. Для выполнения задуманного она воспользовалась отсутствием Двора, отбывшего во Фландрию, чтобы сопровождать Мадам, которой предстояло отправиться в Англию. Анжелика была тоже приглашена, но попросила у короля позволения уклониться от этой поездки. Он находился на той стадии влюбленности, когда разрешил бы ей все, о чем бы она ни попросила, даже если бы это причинило страдания ему самому. Она была свободна и намеревалась продумать свою защиту.

Стоял долгий весенний вечер, и парижское небо было исчерчено силуэтами снующих в воздухе ласточек. На пол, стены и мебель приемной ложились золотые отблески заката. Но тревога Анжелики не рассеивалась, несмотря на безмятежность природы. Руки ее касались небольшого свертка, лежавшего на коленях.

Ей пришлось дожидаться довольно долго. Наконец предыдущие посетители ушли. Она услышала голоса в вестибюле, затем, после затишья, за ней пришел слуга и проводил наверх, в приемную полицейского.

Она заранее задалась вопросом о том, как держать себя со старинным другом, с которым не виделась долгие годы. В том состоянии паники, которая гнала ее к нему, она готова была броситься ему на шею, но сочла, что ее положению маркизы как-то не пристало подобное поведение по отношению к человеку, вытершему своим истрепанным плащом все грязные закоулки Парижа. Единственно допустимой была бы несколько отстраненная вежливость. Она тщательно проследила за своим нарядом. Строго, но дорого.

Когда Дегре поднялся из-за длинного рабочего стола, она поняла, что и речи не могло идти о том, чтобы бросаться на шею должностному лицу в парике, безупречному от превосходно повязанного галстука до пряжек на туфлях. Одетый в сукно табачного цвета, он, казалось, слегка поправился, но был все тот же видный мужчина, хотя ни следа не осталось от расхлябанности вечно голодного босяка, и все же за его сдержанными манерами угадывалась прежняя сила. Она протянула руку. Он поклонился, не поцеловав ее.

Они сели, и Анжелика сразу же перешла к цели своего визита, чтобы не вызывать к жизни некоторые слишком личные воспоминания, которые навязчиво приходили на ум, возможно, не только ей одной.

Она сказала, что некая подруга предупредила о заговоре против нее, и что ее враги изготовили для нее сорочку, которая должна погубить ее. Не зная, насколько стоит верить подобным слухам, она просит совета. Дегре быстро раскрыл сверток. Со стола он взял нечто вроде пинцета и развернул ткань, мягко заструившуюся в теплом свете только что принесенных свечей.

— Вы, должно быть, очаровательны, когда она на вас, — сказал Дегре с улыбкой и знакомой интонацией полицейского.

— Предпочитаю ее на себе не иметь, — парировала она.

— Не все же обязаны так думать.

— Особенно мои враги.

— Я не имел в виду ваших врагов. Эта сорочка выглядит совершенно безобидной.

— Говорю вам, здесь какой-то подвох.

— Просто сплетни! У вашей подруги, вероятно, богатое воображение. Вот если вы сами что-нибудь увидели или услышали, тогда было бы другое дело.

— Но я…

Она вовремя сдержалась. Ей не хотелось называть имена и обвинять королевскую любовницу. Скандал бы затронул репутацию слишком высокопоставленных лиц. Она мало что значила по сравнению с ними. Совершенно неожиданно она осознала, что двор — это замкнутый мир, а плебеям-полицейским не подобает вмешиваться в его драмы, пусть улаживают дела всякого отребья. Она совершила ошибку, нарушив это молчаливое соглашение. Следовало защитить себя самой или погибнуть. Мадам дала ей это понять тем утром в Сен-Клу. Но отступать было поздно. Любопытство Дегре уже разыгралось. Она поняла это по тому, как блеснули его глаза из-под опущенных век. Она с трудом произнесла:

— Ну что же, быть может, вы все же правы. У меня нет никаких определенных оснований бояться. Я просто глупа.

— Ну уж нет! Мы привыкли не пренебрегать ни малейшим подозрением. У колдуний много тайных средств. Я распоряжусь, чтобы эту прелестную вещь подвергли осмотру.

С ловкостью фокусника он свернул обратно сорочку и спрятал ее. На губах его играла неопределенная улыбка.

— У вас недавно были неприятности с Братством Святого Причастия. Ваш постыдный образ жизни возмутил этих всесильных богомольцев. Они вбили себе в голову уничтожить вас. Так это не единственные ваши враги?

— Надо полагать.

— Иными словами, вас угораздило навлечь на себя гнев и Господа Бога, и дьявола?

— Вот именно.

— Вы меня не удивили. Вечно с вами одно и то же.

Анжелика ощутила раздражение. Она отвыкла, чтобы люди более низкого, нежели ее собственное, положения в обществе говорили с ней так фамильярно.

— Это мое дело, — сказала она. — Я лишь хочу узнать, грозит ли мне опасность, и какого она рода.

— Желания госпожи маркизы — закон для нас, — отчеканил Дегре, отвешивая низкий поклон.

Две недели спустя он прислал ей записку в Версаль. Анжелике было непросто получить дозволение отлучиться. Она ответила на его зов, как только смогла.

— Итак, — с тревогой спросила она. — Шутка ли это?

— Может быть. Но самое меньшее, что можно сказать, — скверная шутка.

Полицейский взял со стола документ и прочел его:

— … когда сорочка была опробована, выяснилось, что она пропитана неким неизвестным и незаметным для глаза ядовитым веществом, вызывающим при соприкосновении с самыми сокровенными частями тела заболевание наподобие венерического, вскоре разносимого кровью и приводящего к возникновению по всей поверхности кожи гнойных язв, затем достигающим мозга и ведущего к безумию, бессознательному состоянию и смерти. Развитие этих симптомов чрезвычайно скорое, и смерть наступает по истечении промежутка времени, не превышающего десяти дней. Подписано одним из медицинских экспертов лечебницы Бисетр.

Молодая женщина остолбенела, открыв рот и вытаращив глаза.

— Вы хотите сказать, что… — пролепетала она. — Как же вы смогли судить об этих последствиях? Не хотите же вы сказать, что надели эту сорочку на живую женщину?

Дегре жестом отмел эту незначительную подробность.

— В Бисетре есть умалишенные, которым уже нечего терять. Не терзайте себя. Знайте лишь, что конец одной из этих несчастных свидетельствует о злонамеренности ваших врагов и о уготованной вам участи: вы должны были умереть скорой смертью после ужасной и постыдной агонии.

Он помолчал. Анжелика была ошеломлена. Она была не в состоянии вымолвить ни слова, да и что тут было говорить? Она машинально встала. Дегре обогнул стол и остановился перед ней.

— Кто эта особа, угрожающая вам, и кто та колдунья, которой она заплатила?

— Честно говоря, я не знаю.

— Неправда.

Резкий металлический тон его голоса привел ее в ужас. Она же жертва, а не обвиняемая.

— Господин Дегре, я вам очень обязана. Разумеется, я оплачу все расходы, которых потребовало расследование.

Губы Дегре растянулись в язвительной улыбке, но глаза его не улыбались.

— Не могу сразу сказать, каковы расценки на человеческую жизнь и неделю агонии. Я произведу подсчеты. А тем временем полиция вправе ожидать от вас некоторого жеста благодарности, сударыня. Господин де Ла Рейни поручил мне передать вам, что ему совершенно необходимо с вами встретиться.

— Я заеду побеседовать с ним, если представится случай.

— Случай уже представился, — сказал Дегре, в два шага приблизившись к двери и открыв ее.

Вошел господин де Ла Рейни. Анжелике уже случалось встречать начальника полиции. Она с уважением относилась к этому чиновнику, которого считали человеком чрезвычайно порядочным и одаренным. Ему еще не было сорока. В его взгляде читался ясный, глубокий и трезвый ум. И было что-то доброе в очертаниях его губ под тонкими темными усами. Но Анжелика с ее сомнительным прошлым научилась остерегаться доброты полицейских. Именно этого она больше всего и боялась. Господин де Ла Рейни показался ей более грозным соперником, нежели Дегре.

Он поцеловал ей руку и учтиво проводил к креслу, с которого она только что поднялась. Сам он сел на место Дегре, а тот остался на ногах, опершись руками на стол и не сводя глаз с молодой женщины.

— Сударыня, — сказал начальник полиции, — я глубоко потрясен мыслью о том, что вы едва не стали жертвой злодейского покушения на вашу жизнь. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы защитить вас. Если необходимо, я доложу об этом королю, чтобы он предоставил мне все полномочия.

— Нет, ради Бога, не докучайте королю этой историей!

— В опасности ваша жизнь, сударыня. Я вызвал бы сильный гнев сюзерена, если бы не смог разоблачить ваших врагов. Расскажите, как было дело.

Анжелика неохотно повторила объяснение, которое она уже дала Дегре.

— Каково имя предупредившей вас особы?

— Я не могу назвать его.

— Нам необходимо допросить ее.

— Госпожа дю Плесси-Белльер не может назвать его, — сладким голосом сказал Дегре, — потому что этой особы не существует. Госпожа дю Плесси знала об опасности, потому что видела или слышала нечто определенное, и не желает нам этого сообщить.

— Какой вам смысл молчать, сударыня? — рассудительным тоном произнес Ла Рейни. — Вы вправе рассчитывать на наше умение хранить тайны.

— Мне ничего не известно, господин начальник полиции, и я даже не уверена, что в моих силах разыскать эту особу. Мне неизвестно, где она живет…

— Госпожа маркиза лжет, — сказал Дегре.

У нее пересохло во рту.

Он принес поднос с двумя бокалами и бутылкой. Анжелика в растерянности все же взяла бокал, зная, что необходимо вернуть себе самообладание. Она не спеша выпила ликер, наблюдая за игрой золотистой жидкости на дне бокала. Она размышляла. Полицейские терпеливо ждали.

— Мой черед спросить вас, господин начальник полиции, какой мне смысл молчать, если я знаю что-либо еще о злых умыслах против меня.

— А тот смысл, что вы не желаете явить те гнусности, в которых вы замешаны и за которые вам стыдно, — сурово сказал Дегре.

— Господин начальник полиции, ваш подчиненный выходит за рамки своих полномочий. Я возмущена встреченным у вас приемом. Полагаю, вам известен мой ранг при дворе и расположение ко мне Их Величеств.

Ла Рейни молча смотрел на нее и в его прямом взгляде читалось глубокое знание человеческой натуры. Он тоже ей не верил.

— Что вы знаете? — мягко повторил он.

— Это ваше дело — знать! — вскричала она с возмущением.

Она нервно сдавила в ладонях бокал с ликером и разом выпила. Дегре немедленно вновь наполнил его. Несмотря на возбуждение, она не решалась встать.

— Меня поражает, что вы заодно с этим неотесанным типом, вашим заместителем, господин де Ла Рейни. Я буду жаловаться королю.

Чиновник глубоко вздохнул.

— Король возложил на меня нелегкие обязанности, но я приложу все усилия, чтобы исполнить их наилучшим образом. Установить порядок не только в городе, но и во всем его королевстве, изгнать преступление отовсюду, где оно таится. Здесь же имело место если не преступление, то преступное намерение. Я видел его ужасные свидетельства. Я сам наведался в Бисетр. Вы обязаны нам помочь, как и мы готовы помочь вам. Повторюсь: ваша жизнь в опасности.

— А если я вам скажу, что мне все равно?

— Вы не имеете на это права… еще менее, чем самой решать, говорить вам или нет.

Повисло тяжелое молчание.

— Слишком много разговоров о колдуньях, — продолжил Ла Рейни. — До сей поры я не желал видеть в этих ведьмах, прорицателях и тех, кто прибегает к их услугам, нечто иное, нежели шутов, которые выманивают деньги у праздных гуляк, гадая им по руке, или прочей чепухой в том же роде. Но я начинаю подозревать, что они все заслуживают иного наименования, и те, и другие…

Он глухо и едва слышно произнес:

— Возможно, это убийцы! Чудовищные убийцы!

На висках Анжелики выступил холодный пот. Она дрожащими пальцами провела по лицу, и в ее полном ужаса взоре мужчины прочли воспоминание об леденящем душу видении.

— Говорите, сударыня, — мягко произнес Ля Рейни.

— Нет, я ничего не скажу.

— Иными словами, вам есть, что сказать.

Она замолчала, и Дегре снова наполнил ее бокал.

— Неважно, — сурово сказал Ла Рейни. — Не заговорите вы, заговорят другие. Однажды мы сдернем покров…

Анжелика, запрокинув голову, издала сухой, отчаянный смешок.

— Это невозможно, господин де Ля Рейни, невозможно!…

Пройдет несколько лет, господин де Ля Рейни войдет в кабинет короля и, прикрыв глаза рукой, скажет:

— Сир, эти преступления ужасают меня.

Он откроет дело, которое история назовет «Дело о ядах», и в нем окажутся задействованы все знатные имена Франции, и подножье королевского престола захлестнет волна адского пламени. Неумолимой рукой он сорвет золоченую оболочку, скрывающую растленные души и безжалостные сердца. Но и ему придется отступить перед именем, не названным в тот день Анжеликой, именем госпожи де Монтеспан.

Возможно, тогда он вспомнит о женщине с блуждающим взглядом и безнадежным смехом, выкрикнувшей ему: «Это невозможно!»

Покачнувшись, она встала. Ликер был очень крепкий, но Дегре зря надеялся, что это развяжет ей язык. От алкоголя она становилась молчаливой и упрямой.

Она оперлась на стол. Язык заплетался.

— Макиавелли сказал, господа… да, Макиавелли сказал: «Если бы люди были добры, ты бы сам мог быть добр и во всем следовать заповедям Правосудия, но раз они скверны, то и тебе самому зачастую приходит быть скверным…»

Начальник полиции и его заместитель переглянулись.

— Отпустим ее, — тихо сказал господин де Ля Рейни.

Он поклонился Анжелике, которая его даже не заметила. Дрожа, она направилась к двери. Дегре пошел за ней и проводил в темный вестибюль, после того, как она наткнулась на консоль и на закрытую дверь.

— Поосторожней на лестнице, а то шагнете мимо ступеньки.

Она вцепилась в перила и обернулась к нему.

— Ваше поведение возмутительно, господин Дегре. Я пришла к вам как к другу, а вы подвергли меня оскорбительному допросу, как будто считаете виновной. В чем?

— В сообщничестве с теми, кто желает вашей же смерти. Вы полагаете, что полиция не должна вмешиваться в дела вашего круга? Служанке платят за то, чтобы подсыпать яд в чашку сопернице, лакею — чтобы подстеречь за углом досаждающего вам недруга…

— И вы полагаете, что я способна на такое?

— Не вы, так вам подобные, как сказал бы этот любезный баснописец Лафонтен, которому вы покровительствуете.

— И вы думаете, что раз я живу среди них, то сама стану как они?

И тотчас мысленно застыла: «Да я уже и стала, как они». Разве она не подумывала подкупить служанку, чтобы шпионить за Монтеспан? Или подослать Мальбрана покончить с Дюшеном на выходе из Оперы?

Во взгляде Дегре читалось обвинение. Она вдруг увидела себя такой, какой он видел ее: в наряде и драгоценностях, которые одни стоили ей суммы, хватившей бы на год семье ремесленника. Она была прекрасной маркизой дю Плесси, но разве не коснулось ее неуловимое тление от бессонных ночей и лихорадки празднеств: воспаленные веки женщины, которая слишком много пьет, грим и пудра, накладываемые по привычке, и каждый день — чуть сильнее, пока не остается одна застывшая маска, как у комедиантки, высокомерие, которое становится не наигранным, голос — громче и резче…

Она сделала шаг вниз по лестнице, с застывшей на губах мольбой.

«Дегре, друг мой Дегре, спасите! Прошлое, спаси меня! Кто пожалеет ту, у которой все есть! Я не должна уйти вот так, под бременем драгоценностей на руках и плечах, под смертельным бременем одиночества на сердце…»

Она обернулась к полицейскому в порыве отчаяния и чуть не опрокинулась назад. Он едва удержал ее.

— Да вы вдрызг пьяны! Нет, я не позволю вам спускаться дальше. Пройдемте в комнаты.

Он решительно взял ее под руку, заставил подняться на несколько ступенек и втащил в спальню.

Она пробормотала:

— Это из-за тебя, чертов ищейка, напоил меня этой дрянью.

Дегре высек огонь и зажег пару свечей, поднес одну к лицу Анжелики и с любопытством всмотрелся. Уголки его губ дрожали, будто он сдержал внезапную улыбку. Анжелика, прижав руку ко рту, боролось с неудержимой икотой.

— Недурные выражения, маркиза, — сказал полицейский вполголоса. — Так что, припоминаем прошлое?

Анжелика яростно затрясла головой.

— И не думайте, что заставите меня говорить, как тогда, — выговорила она наконец после нескольких неудачных попыток. — Я не скажу ни слова… ни слова!

Дегре с силой ударил подсвечником о консоль, будто всадил кинжал. Он возбужденно зашагал туда-обратно.

— Да знаю, черт подери, что вы не скажете ни слова…

«Ни на дыбе, ни на колесе, ты не скажешь ни слова. Так как же быть?… Как тебя защитить? Пока мы будем искать путь, нащупаем его, расставим ловушки, ты уже будешь на том свете. Это точно первое покушение, которого тебе удалось избежать? Правда, первое?.. Что творится?.. Что с тобой?»

— Меня тошнит, — обессилев, простонала Анжелика.

Полицейский крепко ухватил ее и положил руку на лоб.

— Давайте! Станет получше. К черту ковер.

— Нет! — возразила она, сумев владеть собой.

Она высвободилась и оперлась о стену, бледная, закрыв глаза.

— Меня тошнит, — повторила она тихо, — мне хочется вытошнить всю мою жизнь. Они хотят меня прикончить? Ну и пусть прикончат. Я хоть смогу заснуть, отдохнуть, не думать больше ни о чем.

— Ну уж нет! — сказал Дегре.

Он так сжал челюсти, что его лицо приобрело свирепое выражение. Он подошел к ней, взял за руки и встряхнул.

— Вы же этого не сделаете, а? Вы не сдадитесь! Будете защищаться! А то вам конец, сами знаете!

— Да плевать мне на это!

— У вас нет права. Только не вы. У вас нет права погибнуть. Где ваша сила, куда вы ее подевали? Ваш боевой дух, умение находить выход из любых ситуаций, вкус к жизни и победе? Куда все это делось? Неужели, этого вас лишили при Дворе?

Он потряс ее, будто хотел пробудить от дурного сна, но она не сопротивлялась, вялая и инертная, склонив голову. Он отступил на несколько шагов и свирепо воззрился на нее.

— Черт подери! — выругался он. — Во что превратили Маркизу Ангелов! Неплохо постарались, пригорюнишься тут. Спесивая, упрямая, да еще и…

Его ярость будто окутывала странным облаком, и несмотря на подавленное, сумеречное состояние, ее словно коснулся поток свежего воздуха, неопределенное радостное чувство, потому что за внешностью сурового и учтивого магистрата был прежний Дегре, язвительный и пылкий, с его порывистым нравом и только ему одному присущим духом едкого остроумия и независимости.

Он опять зашагал туда-обратно, растворяясь в сумраке, царящем в комнате и вдруг возникая в круге света, по-прежнему раздраженный и сердитый.

— А это? — сказал он, походя к ней и касаясь бриллиантовых ожерелий и жемчужного колье, украшавших шею и грудь Анжелики. — Ну можно ли хоть голову поднять со всем этим хламом на шее? Это же весит сто ливров! Стоит ли удивляться, что под таким весом приходится гнет спину, ползти на коленях, ложиться на землю… Снимите же! Я не хочу вас больше видеть со всем этим!

Его руки легли ей на шею, нащупали застежку ожерелья. Он снял колье, немного растрепав прическу и швырнул его на комод. Затем взял за запястья, один за другим снял браслеты и бросил на сверкающую горку драгоценностей. Это занятие погасило его гнев и развеселило.

— Клянусь отцом небесным, покровителем всех сквернословов, у меня призвание парижского воришки. Камешки-конфетки, собирай — не ленись!

Когда он коснулся ее щеки, расстегивая серьги, она ощутила запах табака, исходящий от его сильных рук. Опущенные длинные ресницы Анжелики затрепетали. Она подняла глаза и совсем близко встретила взгляд полицейского Дегре со знакомым красноватым огоньком, загоревшимся, как в далеком воспоминании, и вернувшим к тому осеннему дню, когда в домике на мосту Нотр-Дам он столь необычным способом сумел излечить ее от отчаяния и вернуть утраченную надежду. Горячие, чуть шершавые мужские руки медленно скользнули по ее обнаженным плечам.

— Ну вот! Так легче, разве нет?

Анжелика резко вздрогнула, как животное, которое приходит в себя после долгого оцепенения. Объятие стало крепче.

— Я никак не могу защитить вас, — сказал Дегре негромким хрипловатым голосом, — но по крайней мере могу попытаться вернуть вам присутствие духа. Если мне не изменяет память, тут я мастер.

— К чему? — устало повторила она.

Она выбилась из сил и все вокруг внушало ей ужас.

— Когда-то мы были друзьями. Но теперь я вас больше не знаю, а вы не знаете меня.

— Мы можем снова узнать друг друга.

Он приподнял ее, обвив руками талию, и опустился в кресло, усадив ее себе на колени словно куклу в широком колоколе тяжелой юбки.

Ему было не по себе от ее блуждающего, скользящего взгляда.

«Вот до чего дошло!» — подумал он. И все же то была именно она. За завесой невозвратно ушедших лет он снова узнавал ее.

После столь долгой разлуки, и казалось бы, уже навсегда… Почему она пришла опять? И он позвал ее в порыве сокровенного чувства, которым было полно его сердце.

— Малышка!

Эти слова снова пробудили Анжелику, она вернулась к действительности, подняла голову и посмотрела ему в лицо. Дегре жертвует собой и говорит нежности! Дегре сдается! Немыслимо! Совсем близко были его сверкающие черные глаза.

— Один единственный час, — прошептал он, — ради одной единственной женщины, в этой единственной жизни, ты можешь себе это позволить, полицейский? Быть слабым и глупым всего на один час!

— О да! — вдруг сказала она. — О да, сделайте так, прошу вас!

Она обвила его шею руками и прижалась щекой к его щеке.

— Как с вами хорошо, Дегре! О, как с вами хорошо!

— Нечасто я слышал эту песенку от потаскушек, — пробормотал Дегре. — Не то чтобы им действительно этого хотелось… Но ты никогда не была, как все!

Он все прижимался к ее теплой щеке, вдыхал, закрыв глаза, тонкий аромат, исходящий от ее кожи и выреза корсажа, в котором прятались нежные тени.

— Так вы меня не забыли, Дегре?

— Как вас забудешь?

— Научились меня презирать…

— Может быть. А если и так, что это меняет? Это же по-прежнему ты, Маркиза Ангелов, под шелками и атласом, под золотыми погремушками и бриллиантами, какими бы тяжелыми они ни были.

Она запрокинула голову, будто снова ощутила свои цепи. Ей по-прежнему было дурно, она дышала с трудом, будто придавленная тяжким бременем, скорее всего, просто непролитых слез. Она поднесла руку к тугому корсету и пожаловалась:

— Платье тоже тяжелое.

— Мы его снимем, — успокоил он ее.

Его объятья были как защита от всего вокруг. Страшный сон казался далеким. В эту минуту ничто ей больше не угрожало.

— Хватит бояться, — шептал Дегре. — Страх ведет к поражению, а ты не слабее других. Тебе все по плечу. Чего тебе пугаться, ты же убила Великого Кезра? Тебе не кажется, что было бы жаль проиграть им партию? Они того стоят? Они стоят того, чтобы прикончить саму Маркизу Ангелов? Черта с два! Вот бы я удивился! Да они просто сволочи в кружевах, сама знаешь. Таким врагам не сдаются.

Он говорил совсем тихо, как с ребенком, которого надо вразумить, держа ее одной рукой, а другой методично вынимал булавки из ее пластрона, распускал завязки юбок. Она узнала его жесты опытной горничной, если и выдававшие все разнообразие любовных похождений полицейского Дегре, то все же внушавшие женщине уверенность в том, что она в руках человека, знающего в этом толк.

Едва ей в проблеске сознания пришло в голову, а надо ли ему это позволять, как она уже очутилась в его объятиях полуобнаженной. Зеркало на стене явило видение ее белоснежного тела, освобожденного от синего бархата и кружев одежды, грудой сброшенной к ее ногам.

— А вот и красавица былых времен!

— Так я все еще красива, Дегре?

— Еще прекрасней, мне на беду. Но у тебя холодный носик, грустные глазки и сжатые губки. Их мало целовали.

Он прильнул к ее губам быстрым поцелуем. Он не торопил ее, чувствуя, что она разбита, отвыкла от любви среди неотступных горестей, но по мере того, как она приходила в себя, его ласки становились все смелее, и он смеялся, видя, как с ее лица исчезает выражение подавленности, а на губах возникает робкая улыбка. Под его пылкими прикосновениями она выгибала спину, откинувшись к его плечу.

— Ну что, мы уже не такие гордые, как час назад, маркиза? И что осталось, когда сняли красивый наряд? Кошечка с блестящими зелеными глазками, которой так не терпится… Пухленькая куропаточка, отъелась за королевским столом… Раньше была худенькая, косточки проступали под кожей… Теперь вся округлилась, такая нежная, в самый раз… Куропаточка, голубка… Поворкуй немножко, а то тебе уже невмоготу.

Дегре всегда оставался собой. Под сукном его элегантного камзола скрывалось то же сердце, та же сильная грудь, что и под потрепанным плащом былых времен. И руки были те же, властные и внимательные, он знал, чего хотел, и исподволь добивался своего, пока она не потеряла в его объятиях власть над собой, захлебнувшись от наслаждения.

И смотрел он прежним взглядом хищной птицы, чуть насмешливо, дожидаясь ее капитуляции, забавляясь ее нетерпением, страстным возбуждением, вырывавшимися у нее срывающимся голосом признаниями, при воспоминании о которых она будет потом краснеть.

Наконец он отнес ее в альков в глубине комнате, подальше от свечей, и ей стало хорошо от темноты, в которую он ее погрузил, от прохлады постели, от того, что с ее телом соединилось мужское тело — неважно, чье. Она ощутила его тело, покрытое волосами, узнала забытый запах, и в охватившем ее исступлении вспомнила, что Дегре был единственным любовником, который обращался с ней без уважения, и сегодня, конечно, собирался поступить точно так же. Он это сразу дал понять. Она не сопротивлялась. Как ни странно, — и ей не хотелось думать, почему, — если как человек он порой вызывал у нее страх и возмущение, то как любовнику она безоговорочно ему доверяла. С ним ей было спокойно. Он один обладал неподражаемым умением отводить любви и женщинам подобающее им место, именно то, которое нужно было, чтобы его любовницы, ни презираемые, ни обожествляемые, могли бы делить с ним радость этих сладостных сражений, языческих праздников плоти, от которых вскипает кровь, оживает тело и становится ясной голова.

Она бездумно отдалась захлестнувшей ее волне наслаждения, погрузилась в пьянящий поток. С Дегре можно было позволить себе быть вульгарной, кричать, безумствовать, нести чепуху, плакать или смеяться, как дурочка.

Он знал все возможные способы пробудить желание у женщины и разжечь в ней сладострастие, оставаясь ее господином. Он умел то потребовать своего, то успокоить и обнадежить. Он оставил ее совершенно выбившейся из сил, молящей о пощаде и опьяненной, чуть опечаленной, чуть пристыженной, а в глубине души — в восторге от собственных возможностей.

— Дегре, Дегре, — пролепетала она осипшим голоском, который тронул его до глубины души. — Я больше не могу… Да, который час?

— Весьма поздний, вне всяких сомнений.

— Мой экипаж, он же меня ждет внизу!

— Мои люди об этом позаботились.

— Мне пора ехать.

— Нет. Пора спать.

Он притянул ее к себе, зная, что недолгий сон прогонит последние следы страхов.

— Спи, спи… Ты так красива!… Ты все умеешь: брезговать полицейским и лечь с ним в постель… У твоих ног король Франции… И перед тобой вся жизнь. Ты же знаешь, тебе еще предстоит что-то там, в будущем… Ты не должна этого отвергать. Ты же знаешь, что ты самая сильная…

Он говорил и слушал ее легкое ровное дыхание в глубоком сне, в который она провалилась разом, как ребенок. Тогда он немного подвинулся и уткнулся твердым лбом в ее теплую полную грудь.

«Один единственный час, — подумал он, — ради одной единственной женщины, в этой единственной жизни… Ты можешь себе это позволить, полицейский, быть влюбленным? Для тебя было бы лучше, чтобы она умерла, а ты вернул ее к жизни. Глупец!…»

***

— А что делать теперь, Дегре?

— Ты это знаешь не хуже меня.

Он помогал ей одеться при первых проблесках зари, от которых поблекли свечи.

— Что делать? Подкупить служанку, чтобы отравить, еще одну, чтобы шпионить, лакея — чтобы убить.

— Странные советы вы мне даете, господин полицейский.

Дегре встал прямо перед ней и посмотрел в глаза. Выражение лица у него было суровое.

— Потому что ты права, — сказал он. — Правосудию не пробраться туда, где идет твоя жизнь. Высоковато для Правосудия! И господин де Ла Рейни это знает. Нас зовут ради пародии на Правосудие, и скорее уж нам прикажут арестовать честного человека, вроде этого славного епископа Валанса, советника Мадам, которого надо было наказать за его хорошее влияние на Мсье. Однажды мы доберемся до верха, и час правосудия пробьет для всех. Но пока еще не время. Вот я и говорю тебе: ты права. В скверном мире приходится самому быть скверным. Убей, и убей снова, если потребуется. Я не хочу, чтобы ты погибла.

Он привлек ее к себе, сосредоточенно глядя поверх белокурой головки.

— Надо стать как другие. Ты случайно не придумала, чем можно напугать эту женщину? Чего она боится?

— Откуда вы знаете, что это женщина? — спросила Анжелика, в ужасе раскрыв глаза.

— История с сорочкой — это придумала женщина. Да и не вижу я, зачем мужчине устранять тебя. Она, конечно, не одна, но приказывает она. Ты знаешь, почему эта шлюха тебя ненавидит и чего боится. Докажи ей, что ты не слабее ее, выведи ее из игры, пусть поймет, что хватит развлекаться преступлениями. Это вредно для здоровья. А то когда-нибудь испортит себе желудок.

— По-моему, я кое-что придумала, — сказала Анжелика.

— Браво!

Он встал позади молодой женщины, чтобы затянуть завязки третьей юбки.

— Вот как становятся роковыми женщинами, — сказал он со своей язвительной улыбкой. — И вот как из несговорчивого мужчины сделать барашка. Что еще угодно госпоже маркизе? Что я еще должен ей посоветовать? Какую глупость совершить?

Он вертелся вокруг нее как заправский светский портной, взбивая щелчком пышные юбки, поправляя складку то здесь, то там, и его манерные ужимки контрастировали с выражением ярости на лице.

— Хотя бы спаси свою жизнь. Чтобы я простил сам себе.

Анжелика посмотрела ему прямо в лицо, и он увидел, как в ее прозрачных глазах загорается огонек — знак несгибаемой силы и отваги.

— Я спасу себя, Дегре. Обещаю вам.

— Вот и хорошо. Значит, я не совсем зря терял тут время. Теперь ожерелье.

Ловкие руки застегнули на ее шее ожерелья, украсили драгоценностями ее запястья и руки.

— Оп! Оп! — он, наконец, вдел серьги ей в уши. — Вот и запрягли королевскую кобылку.

Она слегка ударила его веером, не желая сердиться.

— Вы невыносимы, господин полицейский!

Но она уже расправила плечи под великолепной ношей и вновь ощутила себя знатной дамой. Теперь она сможет достойно ответить Монтеспан. Она знала, что когда ей этого хочется, ее манера держать голову, осанка могут внушать по меньшей мере такую же робость, что и у урожденной Мортемар. И с ней была любовь короля и уже заметное раболепное преклонение Двора, желавшего угодить лишь монарху и готового разом забыть о былом кумире. Голубым глазам придется склониться перед блеском зеленых.

Анжелика вздернула подбородок и направилась к двери. Дегре задержал ее, тяжело опустив смуглые сильные руки ей на плечи.

— А теперь послушай меня, — сказал он. — Я тебе сейчас скажу кое-что важное и больше никогда не повторю. Я больше не хочу тебя видеть… Никогда. Я сделал для тебя все, что мог. Теперь твой ход. Ты отказалась от помощи полиции, и оно к лучшему. Ты не желаешь, чтобы я совал свой длинный нос в твои дела, может быть, ты и права. Только хватит бегать к другу Дегре, когда пахнет жареным. Поняла?

Она взглянула на него и прочла в темных глазах признание, которого никогда не услышит от этого человека с ожесточившимся и добрым сердцем. Чуть побледнев, она утвердительно кивнула головой.

— Мой путь ясен и мне нужна холодная голова, чтобы ему следовать, — продолжил Дегре. — А из-за тебя я бы натворил глупостей. Я больше не желаю тебя видеть. Если ты однажды захочешь сообщить что-нибудь полиции, обращайся к господину де Ла Рейни. Он больше привык принимать высокопоставленных придворных дам.

Он склонился к ней и, запрокинув ей голову, поцеловал, сперва зло и грубо, а потом все более пылко, в безнадежной попытке насладиться прелестью ее обожаемых губ.

«На сей раз все кончено, — поняла она. — Прощай, ищейка. Прощай, друг!»

Надо было идти вперед в одиночестве или умереть. Но не следовало пренеберегать и полученным наставлением.

После советов Дегре ей стало ясно: «Теперь мой черед грозить ей».