Трагедия, превратившая меня в калеку, произошла, когда мне едва исполнилась три года. Я мало что запомнил. Боль, страх… А еще ужасно хотелось пить… Пожалуй все. А так, сколько я себя помню, я всегда был прикован к проклятой постели. Один и тот же балкон, одни и те же лица изо дня в день, год за годом… Отец умер от яда, когда мне было четыре, поэтому я с трудом могу вспомнить даже черты его лица, а уж каким он был человеком совсем не знаю. Мама всегда тепло вспоминала его, но лишь одно то, что он привел наш род к нищете и краху не делает ему чести. Мама… Гордая, умная, решительная, строгая к себе и другим.
Все домашние, включая брата, ее побаивались и робели в ее присутствии. А мне казалось, что только я один знаю, какая она на самом деле добрая и я один умею читать нежность в ее глазах. Ах, если бы в них читалась только нежность и не было той щемящей грусти и затаенного горя, которые появлялись всякий раз, когда она смотрела на своего изуродованного сына. Ее переживания удваивали мои страдания и мою злость. Когда ты здоров и красив, ты даже не догадываешься, как могут ранить человеческие взгляды… Годами я читал в них только жалость или с трудом скрываемое отвращение. Хотя нет, был один человек, который всегда смотрел на меня с обожанием. Это Марго, которая всегда была рядом, заменяя преданную сестру и предугадывая все мои просьбы. Она всегда казалась мне роднее и ближе собственного брата, который, будучи на 10 лет старше, мало интересовался мной, а еще реже вспоминал. Мы почти не встречались. Со своего балкона я иногда видел, как он фехтует во дворе с учителем или куда-то уезжает верхом в компании друзей, таких же подростков. Высокий, стройный красавец-брюнет, наследник старинного рода, он был душой общества и имел успех у юных дам, несмотря на значительные финансовые затруднения, если не сказать бедность, в которую постепенно погружалась наша семья. В отличие от меня, на него мать смотрела с гордостью и надеждой, а остальные с почтением или восхищением. Сказать, что я ему не завидовал, значит соврать. Я ужасно злился на судьбу, на себя и заодно на весь мир. Мне было лет семь-восемь, когда я дал себя клятву, что однажды я обязательно добьюсь, что и на меня будут смотреть также, а пока я запретил себе страдать и стал заниматься с удвоенным усердием. Вынужденное безделье, помноженное на природное любопытство, жажду знаний, страсть к науке, всему новому и загадочному, а также стремление стать лучшим, добиться успеха, уважения и может, кто знает, любви и восхищения, вдохновляли меня постоянно читать, мыслить и познавать мир в попытке разгадать секреты мироздания. Брат же, напротив, учился нехотя, предпочитая книгам, пирушки с друзьями, охоту и альковные похождения. Он прожигал жизнь и остатки нашего состояния, а мать ни в чем не могла ему отказать. Дамы млели от одного его вида и, чтобы соблазнить очередную красотку, ему даже не требовалось раскрывать рта. Мне исполнилось восемь, когда в моей жизни появился Куасси-Ба. Я рос, становился юношей, и на смену служанкам, которые ранее помогали мне справляться со всеми моими нуждами и осуществлять мой туалет, нужен был крепкий слуга-подросток, которым и стал Куасси-Ба. С его помощью я, втайне от матери, стал учиться ходить. Но, легко сказать – стал учиться ходить. На самом деле на это ушло несколько лет мучительных, порой тщетных попыток. Кружилась голова, ужасно болели все мышцы, травмированную ногу постоянно сводило судорогой, я заваливался на бок, точно сноп сена и никак не мог удержать равновесие. Но я не сдавался и понемногу, сначала при поддержке мавра, потом на костылях делал свои первые шаги навстречу незнакомому мне миру. Мечта вырваться за пределы опостылевшей комнаты стала навязчивой. И вот, наконец, к 12 годам я пошел. Неуклюже, раскачиваясь из стороны в сторону, но сам.