ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПО ТЕЧЕНИЮ РЕКИ.
Глава 1
— Ах! — вздохнул маленький маркиз Виль д’Авре, втянув носом влажный и горьковато-соленый речной воздух. — Ах! Как я люблю эту атмосферу любви…
Интендант[1] Карлон озадаченно посмотрел на него. Они находились на палубе корабля, объятые холодом ноябрьских сумерек, а едва пробивающийся сквозь свинцовое небо золотистый солнечный свет на горизонте не особо располагал к подобному восхищенному восклицанию. Внизу волновалась зеленоватая гладь воды. Спокойствие было обманчивым. Под покровом канадских лесов, окрашенных сиянием зари и осенней порой в огненные цвета, скрывались враждебные дикари, длинноволосые индейцы монтанье[2], из племени алгонкинов, с проколотыми носами и продырявленными ушами, такие же грубые и беспощадные, как свирепые кабаны.
Время от времени мимо пролетала стая птиц, оставляя за собой шлейф пронзительных и резких криков. Где здесь может быть любовь?
— Неужели вы не чувствуете, Карлон, — вдыхая полной грудью, продолжал маркиз, укутанный в шубу из меха выдры, — какой восторг, какая любовь! Ах! Любовь! Какой божественный климат! Именно в таких местах человек может по-настоящему расцвести и резвиться, как рыба в воде. Так приятно погрузиться в ее атмосферу и словно родиться заново. Редко когда удается ощутить ее господство настолько сильно.
— Но… о КАКОЙ любви вы говорите? — несколько обеспокоенно осведомился интендант.
Надо признать, маркиз Виль д’Авре всегда слыл оригиналом, но иногда впору было опасаться за его рассудок…
Под холодным и недоверчивым взглядом собеседника маркиз еще больше воодушевился.
— Да просто о любви, как таковой! Взгляните! Любовь с ее наслаждениями и разочарованиями, с ее изысканными ласками и чувственными поединками, с ее краткими ссорами и пьянящими примирениями, с ее тайными предвкушениями и страхами, которые тотчас же рассеиваются, как дым, с ее мучительными, едкими обидами, исчезающими от одной улыбки, как снег на солнце, с ее надеждами и убеждениями! Этот волнующий огонь, который загорается вновь и вновь от порывов сердца и плоти. Подпитываемый любой мелочью жизни, он заставляет вас перенестись в другой мир, который существует для двоих… только для вас двоих, готовых умереть в один миг, если необходимо, потому что каждое мгновение, каждый час, каждый день — еще одна ступень к райскому блаженству, где не счесть чудес и где кажется невозможным любить еще сильнее…
— Мне кажется, вы бредите, — резко сказал Карлон, — или выпили лишнего…
В поисках подтверждения он бросил подозрительный взгляд на низкий столик неподалеку. На нем стояли бокалы, хрустальные кубки и серебряная посуда, поблескивающие в лучах заходящего солнца, но графины с ликером и вином были нетронуты.
— Да, я напился, — подтвердил Виль д’Авре. — Божественного эликсира, о котором я вам толкую. Я опьянен любовью. Ее сияние такое тонкое и почти неуловимое, но настолько сильное, безграничное и обжигающее, что оно окутывает меня, словно изысканный аромат, который невозможно не ощутить и не почувствовать… Что вы хотите, у меня такое чуткое сердце!
— Аромат, — повторил Карлон. — Да, аромат действительно есть, но он совсем не райский. Впрочем, любопытно, что мы так далеко ушли в глубь континента, а запах океана все еще преследует нас.
— О каком запахе океана вы говорите? — простонал маркиз. — Вы — ужасно приземленный человек. Напрасно я стараюсь хоть немного взволновать вас.
Разочарованный, он отвернулся и взял из хрустальной вазочки конфету. Похоже, подобной мелочи оказалось достаточно, чтобы вернуть ему хорошее расположение духа, и он снова оживился.
— Смотрите! Даже в этом лакомстве можно различить признак любви. Не восхитительно ли, как любящему сердцу удалось достать в далеких и пустынных краях подобную усладу для уст? С одной единственной целью, чтобы несмотря на суровость здешних мест, его прекрасная возлюбленная не испытывала никаких неудобств. Разве любить в действительности не значит бросать к ногам любимой все земные богатства и не уставать завоевывать разум и сердце очаровательного создания? Вот, не правда ли, все признаки, окружающей нас атмосферы страсти и нежности, которые никого — даже вас — не могут оставить равнодушным. Да, даже ВАС!
С этими словами он принялся тыкать пальцем в грудь Карлона.
— Вы бредите, — повторил тот, — и делаете мне больно.
Но Виля д’Авре, губернатора Акадии[3], было уже не остановить. Он схватил за отвороты плаща собеседника, который был выше его на целую голову.
— Ну же, не станете же вы утверждать, что настолько бесчувственны? Какой бы жалкой ни была ваша презренная оболочка королевского служаки, вы не заставите меня поверить, что под этой бледной рыбьей чешуей не бьется и не трепещет сердце настоящего мужчины.
Карлон высвободился, совершенно сбитый с толку.
— Господин губернатор, я привык к вашим выходкам, но сейчас вы переходите все границы. Позвольте еще раз вам заметить, что я ничего не понимаю в ваших бредовых речах. Ужасно холодно, скоро ночь, мы плывем в Квебек, где нас ждет множество проблем, и внезапно вы заявляете, что погружены в атмосферу любви!.. КАКОЙ любви? — спрашиваю я вас.
— Ну почему обязательно КАКОЙ любви? — топнул ногой маркиз. — Почему вы не спрашиваете, по крайней мере, ЧЬЕЙ любви?.. Да поглядите же вы, слепец! Посмотрите и увидите, кто идет к нам…
Театральным и победоносным жестом руки он указал на компанию, которая только что показалась на балконе кормовой надстройки. Люди шли против света, их украшенные перьями шляпы чернели на фоне золотистого вечернего неба. Они были трудно различимы, однако среди них угадывался женский силуэт.
— Ну ладно, теперь вы видите ЕЁ? — сказал маркиз взволнованно. — ЕЁ, единственную! Женщину, наделенную всеми милостями природы, очарованием безупречной женственности. Один взгляд ее ослепляет, одно ее слово лишает чувств, ее мягкость и нежность покоряют, а внутренняя стойкость поражает. И неизвестно, то ли она ищет в мужчине защиту для ее восхитительной хрупкости, то ли, обнаруживая свою скрытую и невидимую силу, пробуждает в нем чувство незащищенности и желание припасть к ее груди, словно она его мать. И невозможно понять, чем она притягивает больше: искренностью и чистотой, или же, напротив, коварством, присущим ее полу, но рядом с ней, без сомнения, ни один мужчина, да и вообще ни одно живое существо, не может оставаться равнодушным! Особое, едва уловимое свойство, неотразимый шарм, который, на мой взгляд, всегда присущ настоящей женщине. ЖЕНЩИНЕ в полном смысле этого слова…
Он перевел дыхание.
В это время Анжелика, графиня де Пейрак, в сопровождении мужа и парадно одетых офицеров его флота, капитанов и их помощников, штурманов, как раз начала спускаться по лестнице из лакированного дерева, ведущей на нижнюю палубу.
Даже на таком расстоянии сияние единственного женского лица притягивало внимание. И трудно было понять, что именно придавало ее коже такой теплый оттенок: отражение лучей заходящего солнца или же любезная и искренняя улыбка, играющая на губах в ответ на разговоры окружающих мужчин. И хотя суть беседы двум сеньорам, находящимся в отдалении, уловить было невозможно, ее оживленный и шутливый характер бросался в глаза.
Большая шляпа для верховой езды из белого фетра окружала светлым ореолом ее голову. Из-под белого атласного плаща, подбитого белоснежным мехом, выглядывали корсаж из блестящей ткани, украшенный по краю трехслойным малинским[4] кружевом, и переливающаяся розовая шелковая юбка, чуть присборенная по последней моде. Складки нижней юбки цвета граната по подолу были обшиты двойным рядом серебряной тесьмы.
Одной рукой она придерживала юбку, чтобы та не мешала спускаться, а вторую прятала в муфте из белого меха, которая удерживалась на шее серебряным шнурком.
Движения Анжелики де Пейрак были так легки и грациозны, что Виль д’Авре прошептал:
— Не правда ли, она достойна того, чтобы спускаться по версальской лестнице в сопровождении самого короля.
— Говорят, так оно и было, — тоже шепотом ответил Карлон.
— Правда? По версальской лестнице? Вместе с королем?
Но интендант не ответил, а только фыркнул с самодовольным видом. Виль д’Авре снова вцепился в него.
— Вы! Вы что-то знаете о ней?! Расскажите мне! Хорошо, молчите, если хотите, но однажды я заставлю вас во всем признаться.
Смутный силуэт какого-то маленького животного неожиданно возник на фоне ясного неба у бортовых перил и, сделав несколько ловких прыжков, приземлился на палубу прямо перед Анжеликой. Внимательно изучив обстановку, он торжественно пошел впереди нее, распушив хвост.
— Кот! — с ликованием произнес Виль д’Авре. — Заметьте, даже животные с удовольствием сопровождают графиню де Пейрак и готовы ей подчиняться. Ах, если бы вы видели ее с медведем!
— С каким медведем? — вздрогнул Карлон.
— Огромный и мохнатый зверь, дикий и кровожадный, а она, склонившись перед ним на коленях, гладила его и ласково с ним разговаривала.
— Ваши слова внушают беспокойство. Вы не рассказывали, что мадам де Пейрак обладает такими способностями.
— О, это было незабываемое зрелище!
— То, о чем вы говорите, попахивает колдовством.
— О, нет! Все дело в ее личном обаянии. Неужели все происходящее не кажется вам чрезвычайно волнительным?
— Отнюдь. Я думаю о том, что мы в руках человека, бывшего пирата, который вправе считать нас своими пленниками. Не нахожу причин для веселья.
— Ну, нет же! Что у вас за привычка всегда всё видеть в черном свете? Мы всего лишь гости мессира де Пейрака, искателя приключений, гасконца по происхождению, и, между прочим, самого богатого человека в Северной Америке. Он оказал нам помощь в Акадии во время нашего ежегодного визита и был так любезен, что предложил довезти нас на своем корабле до Квебека, куда он направляется, чтобы лично выразить свое почтение губернатору Новой Франции мессиру де Фронтенаку.
— А вы? Почему вы всегда видите всё только в розовом свете? — иронично парировал Карлон.
— Я — счастливый человек. Это так. Я обращаю внимание только на приятные вещи, а что может быть лучше для такого чувствительного человека, как я, чем находиться на корабле в славной компании, да, даже и в вашей — нет, нет, не протестуйте — и иметь возможность беседовать с самой восхитительной женщиной на свете? Я веду с собой корабль, который граф де Пейрак подарил мне взамен моего «Асмодея», потопленного бандитами. Взгляните на него, вон там на якоре, как он красив! Я еще не знаю, как назову его. Я везу на нем товар: неплохой мех, ямайский ром в большом количестве и фаянсовую печь… только, т-сс… настоящее чудо. Ее прислали мессиру де Пейраку из Франции специально для меня. Взгляните…
— Взгляните… Взгляните… вы только это твердите и вконец измучили меня. Хорошо, я смотрю, и что же я вижу? Ситуация становится все более запутанной и неоднозначной, и в перспективе, как я уже говорил, нас ожидает бессчетное количество проблем, в большей степени именно из-за того, что мессир и мадам де Пейрак — личности незаурядные и олицетворяют собой, как вы утверждаете, саму Любовь и все её удовольствия! Не приходится сомневаться, нас ждет в Квебеке большой переполох! Разве тут есть повод для радости? Даю руку на отсечение, что для начала они обменяются пушечными выстрелами, а затем, даже если нам удастся выбраться сухими из воды, нас, так как мы по стечению обстоятельств теперь с ними заодно, ожидают опала и порицание, а, может, даже отлучение от церкви. Вы знаете, что епископ, магистр Лаваль, и иезуиты не любят шутить, когда речь идет о колдовстве и распутстве, и я не думаю, что они встретят подобную компанию с распростертыми объятиями.
— Куда вас занесло, мой дорогой! Вы преувеличиваете. Конечно, будет шумиха и довольно много криков, слез и стиснутых зубов. Но я все это обожаю, клянусь…
— О! Конечно! Про вас всем известно. Здесь я соглашусь с мадам де Пейрак, которая утверждает, что ничто вас так не радует, как возможность перевернуть весь город с ног на голову.
— Она так сказала? Как это справедливо. Она очаровательна, не правда ли?
— Во всяком случае спорить с вами бесполезно, ведь вы влюблены.
— Нет же, я не влюблен, разве что самую малость… Решительно, вы ничего не поняли, ничего… Вы нагоняете на меня тоску. Я не буду больше с вами разговаривать.
И маркиз недовольно отвернулся.
Когда Анжелика де Пейрак и ее окружение присоединились к мужчинам, они оба выглядели мрачнее тучи.
После еще одного дня плавания флот бросил якорь в пустынной бухте у северного берега Святого Лаврентия. По заведенной традиции капитаны всех судов собрались на «Голдсборо» на легкий ужин, где они намеревались обсудить события прошедшего дня и обговорить планы на завтра.
— Скоро мы будем в Тадуссаке[5].
— Это первое французское поселение!
— Надеюсь, нас ждет не слишком холодный прием.
— С чего бы? Тадуссак всего лишь одинокий, слабо защищенный поселок. Сила на нашей стороне. И к тому же у нас мирные намерения.
Их флот действительно был хорошо оснащен. Стоявший на якоре в тени мыса, который защищал его от любых опасностей, он состоял из трех судов, водоизмещением от двухсот до трехсот пятидесяти тонн. Корабли не выглядели большими, но на их бортах в совокупности насчитывалось шестьдесят пушек. Кроме того, две небольшие голландские яхты, очень подвижные и маневренные, каждая со своего фланга, играли роль сторожевых псов и разведчиков. Их спроектировали таким образом, чтобы в случае необходимости на любой из них можно было расположить по две пушки в переднем отсеке, а сзади и спереди на палубе — две кулеврины[6], способные при умелом и четком наведении нанести серьезный урон.
Одна из яхт называлась «Ларошелец», а вторая — «Мон-Дезер». «Ларошельцем» командовал Кантор, младший сын Анжелики и Жоффрея де Пейрак, который, несмотря на свои шестнадцать лет, уже был опытным капитаном. Он с десяти лет плавал с отцом и прошел школу в Средиземном и Карибском морях.
Ванно, бывший помощник пирата Золотой Бороды, управлял «Мон-Дезером». Граф де Пейрак решил предпочесть его некоторым своим бывалым товарищам, так как он обладал хорошей репутацией, не преследовался законом во Франции и исповедовал католицизм. Вопрос религии особо учитывался при подборе экипажа и назначении старшего командного состава. Брать с собой в Новую Францию французов-протестантов было недопустимо. Они рисковали угодить за решетку, если не на виселицу, как изменники. Вопрос присутствия в команде иностранцев также оказался довольно деликатным. Несмотря на то, что граф де Пейрак направлялся в Квебек, как независимое лицо, под личным гербом и флагом, а значит его экипаж, каким бы он ни был, надлежало принять должным образом, все же в данном вопросе пришлось делать осознанный выбор. Капитаном «Голдсборо» по-прежнему оставался норвежец Эриксон, молчаливый и осторожный человек, который знал своё дело и умел не привлекать лишнего внимания. Кроме того, Жоффрей де Пейрак решил взять с собой четырех испанцев из личной охраны, которые уже много лет обеспечивали его безопасность и, избавь он их от привычной должности, не знали бы, куда себя деть. На то, что они лишний раз не раскроют рта, также можно было положиться. Они жили сами по себе и не стали бы вмешиваться в дела местного французского населения, как никогда не участвовали в жизни ни матросов, ни колонистов Пейрака.
Капитанами двух других кораблей стали граф д’Урвилль и шевалье де Барссемпюи, французские дворяне из благородных семей, которые прекрасно вписывались в квебекское светское общество при условии, что никто не станет слишком интересоваться их прошлым и причинами, побудившими их покинуть Францию и отправиться в скитания по морям.
Приблизившись, Анжелика тотчас заметила расстроенного Виля д’Авре и напряженного и угрюмого интенданта Карлона. Похоже, приятели повздорили. Она еще издали видела, как маркиз размахивал руками, а затем отвернулся и топнул ногой.
Бедный маркиз с его вечным стремлением к тому, чтобы «жизнь была прекрасна»!
Анжелика никогда не оставалась безразличной к переживаниям других.
Виль д’Авре снова воодушевился, почувствовав интерес к своей персоне в этом прелестном и одновременно проницательном взгляде. Он любил, когда кто-нибудь проявлял о нем заботу, беспокоился о состоянии его души. Анжелика, обратившись к нему, наполнила его сердце радостью.
— Что случилось, мой дорогой друг? — спросила она. — Могу ли я предположить, что что-то пошло не так?
— Ах, ну конечно, вы можете предположить, — простонал Виль д’Авре. — То, что свет носит существ, подобных этому индивидууму, и все мы вынуждены так или иначе с ними встречаться, очередной раз доказывает, чтобы там ни говорили теологи, что чистилище начинается здесь на земле.
— Вы имеете в виду месье Карлона?
— А кого же еще я могу иметь в виду?
— Присаживайтесь и расскажите обо всем.
Он упал в кресло, обложенное диванными подушками, рядом с ней.
Вполуха внимая жалобам маркиза, Анжелика оглядывалась вокруг.
Стоял чудесный вечер. После двух дней проливных дождей она с наслаждением вдыхала свежий и чистый воздух.
Миновав Сент-Круа-де-Мерси, путешествие возобновилось и потекло своим чередом, без малейшего упоминания о трагическом событии, которое пришлось пережить той ночью некоторым из них.
Порой Анжелика спрашивала себя, не приснилось ли ей всё? Сильнее всего её заставляли поверить в реальность той тайной драмы еле уловимые изменения, которые произошли в их отношениях с мужем. С тех пор ей казалось, что он смотрел на неё по-новому, взглядом, полным восхищения и любопытства, и что его доверие к ней возросло, а уважение стало глубже.
Он охотнее посвящал её в свои планы, чаще интересовался её мнением. Предстояло еще рассмотреть и решить столько вопросов, прежде чем они бросят якорь в Квебеке, оплоте королевской власти в Новой Франции.
Но пока их цель оставалась очень далекой. Создавалось впечатление, что они оторваны от всего мира, особенно когда прохладный воздух наполнялся морскими запахами, исходящими от воды, и вкупе с благоуханием необъятных канадских лесов, смешивался с неожиданными и изысканными ароматами сладостей и булочек или совсем экзотическими — кофе в медном кувшине, шоколада и чая, который новый метрдотель графа де Пейрака, господин Тиссо, предложил всем попробовать, уверяя, что это последний писк парижской моды.
Этого человека нанял Эриксон во время последнего плавания в Европу по рекомендации одного из компаньонов графа де Пейрака в Руане. Он хорошо знал свое дело и обладал знаниями, выходящими за пределы навыков обычного повара. И вот теперь, тепло и плотно укутанный, но не лишенный торжественности, он следил за маленьким серебряным чайником, стоящим на раскаленных углях на краю одной из жаровен.
— Он самое ограниченное существо, какое я только знаю, — продолжал Виль д’Авре, смакуя засахаренные фисташки.
— Вы говорите все еще о месье Карлоне, интенданте Новой Франции?
— Ну конечно!
— Я не разделяю вашего мнения на его счет, маркиз. Месье Карлон — мужчина с характером, бесспорно, но он очень образованный человек, и беседа с ним не лишена интереса. Мой муж находит удовольствие в разговорах с ним, особенно когда дело касается вопросов торговли, в которых господин интендант весьма сведущ.
— А я? А я? — запротестовал Виль д’Авре. — Разве я не разбираюсь в торговых делах?
— Да, да, вы тоже.
— Разве я не образованный человек?
— Ну конечно же… вы один из самых образованных дворян, которых я знаю и… к тому же, один из самых любезных.
— Вы очаровательны, — прошептал маркиз, благоговейно целуя ей руку. — Как же я рад, что скоро смогу принять вас у себя. Вы увидите, — продолжал он, снова обращаясь к своей излюбленной теме, — мы прекрасно устроимся рядом с фаянсовой печью в моей маленькой гостиной в Квебеке, пока за окном будет завывать буря. Я приготовлю вам чашечку настоящего китайского чая, несколькими пачками которого со мной поделился отец де Мобеж, ему его присылают прямо оттуда… Затем вы удобно расположитесь в моем самом лучшем кресле — оно очень удобное, копия Буля[7], выполненная одним мастером, я дам вам его адрес — на мягких подушках, обшитых лионским шелком… Вы увидите… Вы расположитесь в нем и расскажете мне всё, всю свою жизнь.
Решительно, в их затее с поездкой в Квебек самой сложной задачей могло оказаться не то, как их там встретят, а то, как выдержать целую зиму в компании слишком любопытного маркиза, который так настойчиво желает узнать всё о ней и о её прошлом в самых мельчайших подробностях.
И с некоторых пор ей стало очевидно, что избежать расспросов будет весьма проблематично…
В конце концов, поживем — увидим. Ведь они еще не в Квебеке.
И несмотря на оптимизм Жоффрея, который не хотел рассматривать нападение, жертвой которого он чуть не стал, как результат заранее спланированного заговора, и еще меньше верил в то, что в нем замешан губернатор де Фронтенак, то, что их ждет встреча с могущественными врагами, не вызывало сомнений, и не было никаких гарантий, что последние, в итоге, не одержат победу.
— А что за человек был маркиз де Варанж? — не подумав, спросила она вдруг у Виля д’Авре.
Тот поморщился.
— Варанж? Кто-то говорил о нем?
— Возможно…
— И почему: был? Насколько я знаю, он еще не умер.
Анжелика прикусила язык и мысленно обругала себя. С тех пор, как она снова очутилась на французской территории, она определенно находилась не в своей тарелке и не могла трезво оценивать ситуацию. Ей казалось, что она у себя дома, во Франции, но это было далеко не так. Чтобы исправить оплошность, она без зазрения совести солгала:
— Я уже не помню, кто мне говорил о нем. А, возможно, Амбруазина де Модрибур, на восточном берегу. Мне кажется, она упоминала, что его вызвали во Францию.
— Невозможно, почему я не в курсе, — возмущенно сказал Виль д’Авре.
Он ненадолго задумался.
— В любом случае, вполне вероятно, что у нашей дорогой герцогини мог быть с ним эпистолярный или любой другой роман, это в её духе. Старый и занудный франт, которого отправили на службу в колониальные земли за безнравственное поведение. В Квебеке он занимает незначительный пост старшего казначея, но мы практически не общались. Определенно, эта потаскуха со всеми завела знакомства, даже не успев приехать. Вот дьявольское отродье! Впредь я вдвойне буду остерегаться де Варанжа…
Чтобы переменить тему, Анжелика подала знак Куасси-Ба.
— Да, я бы охотно чего-нибудь выпил, — сказал Виль д’Авре. — Я много, но, увы, совершенно напрасно, говорил с этим ограниченным господином… Карлоном. Да, я поведал ему столько восхитительных вещей касательно вас, когда-нибудь я их вам повторю. Они должны были взволновать его, открыть ему глаза, но нет, я лишь бьюсь о стену его непроницаемой логики, способной видеть только то, что на поверхности.
Чернокожий великан Куасси-Ба склонился перед ними, держа на медном подносе чашечки с обжигающим турецким кофе.
Этот мавр был воплощением самой настоящей преданности, он всегда оставался с ними рядом на протяжении всей их жизни. Сколько бы он мог рассказать о прошлом графа и графини де Пейрак, о том, о чем так желал разузнать Виль д’Авре! С того времени, когда тулузский раб впервые увидел Анжелику — невесту, прибывшую в карете в золотом платье, — и до сегодняшнего вечера на Святом Лаврентии, когда он в очередной раз стоял, склонившись перед нею, их жизни были тесно связаны. Перед поездкой в Квебек граф де Пейрак вызвал его из Вапассу в верховье Кеннебека[8], где тот работал на руднике.
В этот вечер, чтобы угодить благородному собранию, Куасси-Ба надел ливрею, украшенную парчовой отделкой и хорошо утепленную, чтобы он не страдал от холода. На ногах были белые чулки, отороченные золотой нитью, и туфли с пряжками, на очень высоком каблуке. Седую шевелюру покрывал тюрбан из алого шелка с султаном, который, привлекая внимание к его и без того заметному черному лицу, сохранял голову в тепле. В ушах красовались два больших кольца из чистого золота с жемчужными подвесками на золотой цепочке — подарок графа де Пейрака, который тот недавно сделал верному слуге.
Виль д’Авре с завистью смотрел на негра-великана, отмечая благородство его движений и умение держать себя.
— Ваш мавр будет пользоваться успехом в Квебеке. Как я раньше не додумался завести себе подобного…
И он раздосадованно щелкнул языком. В такой дыре, как Квебек, невозможно уследить за модой. У его подруги, герцогини де Понтарвиль, живущей в предместье Сен-Жермен, было два мальчика-пажа из Судана. Она охотно уступила бы ему одного из них, но сейчас уже слишком поздно посылать гонца в Европу, нужно ждать до следующей весны.
В это время господин де Вовенар спросил:
— Почему вы, мессир де Пейрак, так поздно отправились в плавание? Пока природа милостива к нам, но еще немного, и мы бы рисковали встретить льды.
— Лучше встретить на пути льды, чем корабли!
Карлон, который слышал ответ графа, бросил на него красноречивый взгляд.
— Похоже, вы хорошо осведомлены о проблемах Новой Франции. Действительно, к концу октября все корабли возвращаются в Европу, и вы не рискуете нарваться на какое-либо судно, способное вступить с вами в бой. У Новой Франции нет своего флота, и это причина моих постоянных споров с господином Кольбером. Но если Квебек закроет для вас двери, сможете ли вы вернуться назад и не рискуете ли попасть в ловушку из-за собственных просчетов?
— Но почему вам так хочется, чтобы Квебек закрыл перед ними двери? — подскочил на месте Виль д’Авре, который ни за что на свете не желал допустить, чтобы ему испортили вечер, — я бы на это посмотрел! Вся округа придет на пристань и будет приветствовать нас громкими криками. Вот как все произойдет! Возьмите, попробуйте это бесподобное пирожное…
Он так сильно размахивал руками, что Анжелика опасалась за чашку с кофе, которую держала в руке, однако пыл, с которым маркиз бросился их защищать и уверять, что все будет хорошо, доставил ей удовольствие.
Она смогла уберечь свое платье от пролитого кофе. Медная чашечка прочно стояла на подставке из фарфора, что позволяло держать ее тремя пальцами и при этом не обжечься. Она сделала несколько глотков.
Их путешествие по реке выглядело небольшой передышкой. То, что оно проходило в полном спокойствии, могло даже показаться подозрительным. Нельзя забывать, что, начиная с острова Антикости, они плыли вверх по течению реки Святого Лаврентия, проникая в самую глубь канадских земель. И те, кто осмеливался взглянуть правде в глаза, понимал, что они продвигались по вражеской территории, прямо как в её недавнем сне. И все же сейчас они были среди друзей.
Река продолжала оставаться пустынной. Лишь изредка на фоне грозовых туч показывались группки индейских каноэ, направляющихся к берегу или рыбацкие баркасы одиноких колонистов, жителей нескольких затерянных в глуши поселений. Они не слишком интересовались намерениями незнакомого флота под неизвестным флагом, который на всех парусах шел в сторону Квебека, возглавляемый роскошным флагманским судном.
В первых числах ноября они потеряли из виду мыс Гаспе, над которым традиционно с криками кружили стаи птиц. Позади остались острова, заселенные морскими котиками и дикими канадскими утками. Их эскадра лавировала на ветру от берега к берегу, чтобы избежать суровых и яростных бурь и штормов, нередких на этой великой реке, воды которой оставались солеными на сто лье в глубь континента.
Чудесная и ясная погода, сопровождавшая их при пересечении залива, совершенно испортилась, как только они обогнули оконечность мыса Гаспе и взяли курс на север, поднимаясь вдоль берегов Акадии.
Сейчас корабли окутывала густая и непроницаемая дымка, из-за которой они порой теряли друг друга из виду и прибегали к помощи сигнальных рожков. Сквозь туман проступала над горизонтом вечерняя заря, окрашивая в розовые цвета необъятный лес с листвой, сияющей неповторимым осенним пожаром.
На реке холод ощущался слабее, чем в заливе, поэтому все с удовольствием проводили время на палубе.
Сегодня к капитанам кораблей Ролану д’Урвиллю, Эриксону, Ванно, Кантору и Барссемпюи, пришедшим с рапортами на «Голдсборо», присоединились французские королевские чиновники, которых Жоффрей де Пейрак подобрал во Французском заливе и на восточном побережье Акадии, так как из-за атак англичан и произошедших там недавних событий, они лишились собственных кораблей. Кроме того, здесь были господа де Вовенар, Большой Лес[9] и Гранривьер — акадийские сеньоры, которые решили воспользоваться случаем и покинуть свои отдаленные владения, чтобы напомнить о себе мессиру де Фронтенаку, губернатору французского короля, которому они волей-неволей в большей или меньшей степени должны были подчиняться.
— Вы огорчили её, — заметил Виль д’Авре интенданту. — Вот видите, что вы наделали!
— Мне очень жаль, мадам, — извинился Карлон.
— Ох уж эти ваши бесполезные рассуждения…
— Нет, нет, господин интендант имеет право на подобные пессимистические прогнозы, — возразила Анжелика.
Канадские французы считали Жоффрея де Пейрака союзником англичан, который обосновался на землях Кеннебека исключительно для того, чтобы оказывать сопротивление французам на их канадских и акадийских территориях. Для других он был пиратом, таким же опасным и безжалостным, как Морган[10]. О графе ходило множество слухов, поэтому он был прав, рассудив, что только честный диалог лицом к лицу сможет успокоить умы. Именно поэтому он поддался внезапному и смелому порыву отправиться в Квебек, чтобы заставить всех понять его истинные намерения. Можно было побиться об заклад, что присутствие, хоть и случайное, на борту «Голдсборо» интенданта Новой Франции только осложняло ситуацию.
— Я понимаю, что вас беспокоит, господин интендант — вновь сказала Анжелика, — и почему вы время от времени спорите с мессиром Вилем д’Авре, который любит не замечать мрачные стороны жизни.
— Этот Карлон ужасно недоверчивый, он не перестает дрожать от страха, думая о том, что нас ждет, когда мы доберемся до Квебека, — проворчал Виль д’Авре.
— Мы все боимся, — сказала Анжелика.
— Кроме него, держу пари…
И жестом Виль д’Авре указал на графа де Пейрака, которого, действительно, похоже, не волновали намеки Карлона.
Анжелика кивнула:
— Он!.. Его всегда забавляли встречи с бурями.
Жоффрей в это время продолжал беседу с месье де Вовенаром и геометром Фальером о возможном появлении льдов и об обстановке на реке Святого Лаврентия во время зимы. Он поставил чашку из под кофе, и Куасси-Ба, держа одной рукой щипцы с горящим углем, другой рукой подал ему сигару — несколько листов табака, скрученных в трубочку, как всегда и предпочитал граф. Пейрак раскурил сигару об раскаленный уголек и с видимым удовольствием выпустил несколько завитков голубого ароматного дыма.
«Как в Тулузе», — подумала Анжелика.
Это зрелище приободрило ее. Словно былое возродилось и ожило.
Анжелику то охватывала радость, и все возможные препятствия казались ей ничтожными, то тревога, идущая из глубин прошлого, с которой она ничего не могла поделать, угнетала и мучила её. Тогда она смотрела на Жоффрея.
Он казался таким спокойным и уверенным, что невозможно было не разделять его веру в себя.
Наблюдая за мужем, Анжелика всегда ощущала прилив сил и убежденность, что все будет хорошо и им нечего бояться.
Почувствовав ее взгляд, темные глаза графа тоже обратились к ней, и сквозь неясную завесу дыма Анжелика уловила проблески нежности, которую они излучали. Он посылал ей едва заметный знак, что волноваться и правда не о чем. Жоффрей снова заверял её, что они должны продолжить то, что начали. И действительно, чего ей тревожиться, когда она рядом с ним? В прошлом году в это же самое время так же вдвоем они проникли в глубь лесов Нового Света. Подвергнув себя ужасной опасности и неизвестности, они вместе столкнулись с враждебностью канадцев, мстительностью ирокезов, смертносной зимой и голодом, но сегодня сила опять была на их стороне. Они плыли на хорошо вооруженных и удобных кораблях, полных товарами, а их тылы в Северной Америке прикрывали верные союзники и сторонники политики графа де Пейрака. Разве все это не было немного чудом? Или еще одним проявлением его талантов волшебника? С ним ничего никогда не оборачивалось так, как все ожидали или кто-либо предсказывал. Он оставался прекрасным дуэлянтом, владеющим секретными приемами, всегда готовый отразить неожиданный удар.
Только в течение последнего года они должны были умереть сотню раз.
Им предрекали поражение и гибель, считали, что они повержены навсегда.
И вот — они победоносно приближаются к Квебеку.
[1] Интендант (фр. intendant — управляющий, смотритель) — во Франции первоначально всякое лицо, которому поручалась какая-либо отрасль управления, затем — должностное лицо военного ведомства.
[2] Монтанье (от фр. Montagnais, букв.: «горцы») — одна из двух основных субэтнических групп индейского племени инну, населяющих п-ов Лабрадор. Традиционно проживали на холмах северных берегов реки и залива Св. Лаврентия. В отличие от родственных им, но более северных наскапи, которые долгое время вели кочевой образ жизни, жизнь и быт монтанье отличались большей привязанностью к определенному месту.
[3] Акадия (фр. L’Acadie) — французская колония в Северной Америке, существовавшая в XVII-XVIII веках.
[4] Малин (или мехельнское кружево) — один из самых известных видов фламандских кружев, изначально производимое в Мехелене. Оно делается очень тонким, прозрачным и особенно красиво смотрится, когда носится поверх одежды другого цвета.
[5] Тадуссак (фр. Tadoussac) — первый французский форт Канады, а также древнейшее, постоянно обитаемое французское поселение провинции Квебек. Расположено в устье реки Сагеней.
[6] Кулеврина (от фр. couleuvre — «уж» и couleuvrine — «змеевидный», что в свою очередь восходит к лат. colubrinus — «змеевидный») — огнестрельное оружие, бывшее предком аркебузы, мушкета и лёгкой пушки. Название, вероятно, произошло от конструкции, в которой для прочности ствол, выкованный из железных или медных полос, прикреплялся к деревянному ложу посредством колец, числом обычно не превышавших пять. Ложе для облегчения веса, могло делаться с продольными желобками на прикладе и шейке. Калибр варьировался от 12,5 до 22 мм, длина — от 1,2 до 2,4 м, вес кулеврины в зависимости от применения в качестве ручного или полевого орудия колебался от 5 до 28 кг.
[7] Андре-Шарль Буль (фр. André-Charles Boulle, 1642 — 1732 гг.) — французский художник, резчик по дереву, гравер, рисовальщик, позолотчик, крупнейший мастер-мебельщик своей эпохи, творец особого стиля художественной мебели.
[8] Кеннебек (англ. Kennebec) — река на северо-востоке США, в штате Мэн, длиной 240 километров. Исток озеро Мусхед (англ. Moosehead Lake), устье — залив Мэн (Атлантический океан).
[9] За Гран Фонтеном закрепилось прозвище Большой Лес, из-за окружавшей его оброчный округ великолепной, почти бескрайней дубовой рощи, где он и проводил большую часть своей жизни. Этот великан вел убогое существование, изредка продавая немного пушнины, но главное – он был заядлым охотником и рыболовом, что вовсе не поправляло его дел. (см. «Анжелика и дьяволица»)
[10] Генри Морган (англ. Henry Morgan; 24 января 1635 года, Кардифф, Уэльс — 25 августа 1688 года, Порт-Ройал, Ямайка) — английский мореплаватель (родом из Уэльса), пират, капер, позже плантатор и вице-губернатор на острове Ямайка, активно проводивший английскую колониальную политику. В эпоху борьбы Англии и Испании за господство на море предпринял несколько боевых кампаний против испанских владений в зоне Карибского моря. Его первой широкомасштабной операцией был налёт на город Пуэрто-дель-Принсипе. Апофеозом налётов и диверсий было разграбление и уничтожение города Панама в 1671 г.
