Так сколько же любовников было у Анжелики Маркизы Ангелов?
Отвечая на это вопрос среднестатистический обыватель не задумываясь ответит: «Множество!»
Откуда же берется подобная убежденность? Как ни странно, но почву для таких рассуждений дала экранизация романа Бернаром Бордери. Не дав себе труд задуматься о глубине образа Анжелики, режиссер представил зрителям весьма вольную трактовку каноничного произведения. Выбрасывая из повествования целые пласты текста, смещая акценты с одних деталей на другие, а иногда и вовсе переписывая сюжет, Бордери действительно создал весьма легкомысленную особу, которая, не задумываясь о собственной нравственности, прыгает из постели одного мужчины в объятия другого.
Но была ли Анжелика такой на самом деле? Однозначно нет!
Чтобы раз и навсегда поставить точку в этом вопросе, давайте обратимся к тексту романа и банальной математике.
Итак, мы имеем возможность проследить за жизнью героини начиная с семилетнего возраста и до сорока двух лет. В качестве точки отсчета возьмем возраст ее первого романтического свидания.
И что же мы видим?
Анжелика дважды была замужем. Полагаю никто не станет в здравом уме и трезвом рассудке осуждать женщину за секс с мужем. И то, если Жоффрей де Пейрак в этом плане находится вне конкуренции, то брак с Филиппом вряд ли можно назвать благополучным. За два года чета Бельеров едва ли провела совместное время на супружеском ложе больше пяти раз.
А периоды вдовства и вовсе не радовали нашу героиню бурной интимной жизнью. Помимо восьми лет абсолютного одиночества и воздержания (три года в шоколадный период (1663-1666 гг.), пять лет (1671-1675 гг.) во время бунта в Пуату), мы также имеем:
• насилие (Вард, Эскренвиль), а иногда и в самом худшем виде (Монтадур);
• плата за жизнь (Каламбреден, Огр) или плата за услугу (Вивонн);
• спасение жизни (Дегре);
• одноразовый ничего не значащий секс (Лозен, Бардань) или вообще недосекс (араб в пустыне).
Были ли у нее приятные воспоминания? Конечно. Всего лишь три любовные связи, доставившие ей душевное и телесное удовлетворение: Клод, Ракоци и Колен. И заметим, это были весьма кратковременные связи — не более нескольких месяцев, а в случае с венгерским князем и вовсе трех дней.
После подобного подсчета нельзя не согласиться с героиней, заявляющей: «Если все сложить, то она занималась любовью за пятнадцать лет меньше, чем самая добродетельная дама со своим законным супругом за три месяца… или она сама в объятиях Жоффрея за еще более короткий срок.»
Два брака (один из которых нельзя назвать фееричным в сексуальном плане) и три романа за 27(!) лет половозрелой жизни это много или мало? Понятие субъективное и пусть каждый сам судит исходя из своих понятий о морали и нравственности.
Ниже мы собрали все интимные сцены из цикла романов Анн Голон «Анжелика», чтобы заинтересованный читатель мог составить свое собственное не предвзятое мнение.
Анри де Рогье (январь 1654 г.)
Комментарий: невинное юношеское приключение, вовремя остановленное Венсаном де Полем
Болтая, юноша уводил Анжелику все дальше от оживленного квартала. Она заметила это, но промолчала. Ее внезапно разбуженное тело с трепетом ждало чего-то, что обещала рука пажа, обвивавшая ее талию.
Вдруг он остановился, привлек ее к двери одного из домов и стал покрывать страстными поцелуями, шепча избитые, но довольно милые слова.
— Ты хорошенькая… У тебя щечки, как маргаритки, а глаза зеленые, как лягушки… Лягушки с болот… Не двигайся. Я хочу расстегнуть твой корсет… Только не мешай. Я умею… О! Я еще никогда не видел таких белых красивых грудок… Они такие упругие, как яблочки… Ты мне нравишься, милая…
Она позволила ему ласкать себя и бормотать глупости. Она немного откинула голову и, прислонившись к поросшему мхом камню, смотрела в синее небо над украшенными фестонами крышами.
Паж умолк, его дыхание участилось. Он явно нервничал, так как то и дело досадливо оглядывался. Улица была тихой, но и на ней время от времени показывались прохожие. Мимо влюбленной парочки, укрывшейся в тени стены, даже пронеслась компания улюлюкающих студентов. Тут паж не выдержал, отступил на шаг и топнул ногой.
— О! Я вне себя! В этом чертовом городишке негде уединиться. Дома и улицы скоро лопнут от наплыва людей. Даже богатым сеньорам приходится встречаться с любовницами в прихожих. Итак, где бы нам укрыться, чтобы нас не беспокоили?
— По-моему, и здесь хорошо, — прошептала она.
Однако юноша не разделял мнения Анжелики. Он бросил взгляд на маленький кошелек, что висел на поясе, и его лицо просветлело.
— Идем! У меня появилась идея! Мы найдем себе комнатку по вкусу.
Он взял ее за руку, и они побежали по улицам к площади Нотр-Дам-ла-Гранд. По дороге Анжелика изучала город. Она с восхищением рассматривала фасад собора, богато украшенный, будто индийская шкатулка для драгоценностей, и с двух сторон увенчанный колокольнями в форме сосновых шишек. Поговаривали, что камни сами расцвели под волшебным резцом скульптора. Анри попросил юную спутницу подождать его под портиком. Через несколько минут он вернулся с довольным лицом, держа в руке ключ.
— Ризничий дал мне ключ от кафедры.
— От кафедры?.. — изумилась Анжелика.
— Эка невидаль, он не в первый раз оказывает такую услугу несчастным влюбленным!
Анри вновь обнял ее за талию, и они спустились по ступеням в собор, который немного осел от времени.
Анжелику окутали темнота и сырость, которую она ощутила, лишь только вошла внутрь. Церкви Пуату самые мрачные во всей Франции. Суровые здания, воздвигнутые на мощных фундаментах, таят во тьме старых стен древнее убранство, яркие цвета которого выглядят необычно на фоне серого камня. Они молча прошли внутрь.
— Мне холодно, — прошептала Анжелика, кутаясь в накидку.
Юный паж обнял ее за плечи, однако пыла у него поубавилось, и теперь он казался немного смущенным.
Он открыл дверь кафедры и, поднявшись по ступенькам, вошел в ротонду для проповедей. Анжелика машинально последовала за ним. Они уселись на пол, застеленный бархатным ковром. Церковь, темнота, запах ладана — все это, казалось, утихомирило предприимчивого мальчишку. Он снова обнял Анжелику за плечи и нежно поцеловал в висок.
— Какая ты чудесная девочка, — вздохнул он. — Ты нравишься мне куда больше всех этих взрослых дам, которые насмехаются надо мной. Я не очень-то люблю иметь с ними дело, но я должен им угождать. Если бы ты знала…
Он еще раз вздохнул. Вдруг лицо его стало по-детски простодушным.
— Я покажу тебе кое-что очень красивое, кое-что необыкновенное, — произнес он, роясь в своем кошельке.
Наконец он вынул квадратик слегка запачканной белой ткани, обшитый тонким кружевом.
— Платок, — удивилась Анжелика.
— Да. Это платок короля. Он уронил его сегодня утром, а я поднял и сохранил как талисман.
Анри бросил на нее долгий задумчивый взгляд.
— Хочешь, я подарю его тебе в знак любви?
— О да! — живо ответила Анжелика, протягивая руку.
Она нечаянно задела ладонью деревянную балюстраду, и звук от удара эхом отозвался под сводами. Парочка замерла, тревожно глядя друг на друга.
— Мне кажется, кто-то идет, — прошептала Анжелика.
Тут паж с жалким видом пробормотал:
— Я забыл закрыть дверь на кафедру.
Затем оба замерли, прислушиваясь к шагам. Кто-то поднимался по лестнице, и через мгновение появился старый аббат с черной круглой шапочкой на голове.
— Что вы тут делаете, дети мои? — спросил он.
Паж, который за словом в карман не лез, тут же сочинил, на его взгляд, правдивую историю.
— Я хотел повидаться с сестрой, которая воспитывается в Пуатье, но не знал, где нам лучше встретиться. Наши родители…
— Не говори так громко в Доме Божьем, — перебил его священник, — поднимайтесь с пола, и ты, и твоя сестра, и следуйте за мной.
Он привел их в ризницу и опустился на табурет. Затем, уперев руки в колени, внимательно посмотрел на обоих. Из-под черной скуфьи священника выбивались седые волосы, окаймляя голову подобно ореолу. Его старое лицо, несмотря на морщины, выглядело очень живым. У него был крупный нос, маленькие внимательные глазки и короткая белая борода. Анри де Рогье совсем растерялся и теперь смотрел на аббата с искренним смущением.
— Он твой любовник? — резко спросил священник у Анжелики, подбородком указав на мальчика.
Анжелика вспыхнула, а паж искренне воскликнул:
— Месье, я бы очень этого желал, но она не такая девушка!
— Тем лучше, дочь моя. Скажи, если бы у тебя было прекрасное жемчужное колье, бросила бы ты его в навозную кучу на дворе, где роются свиньи? Ответь мне, малышка. Ты бы так сделала?
— Нет. Не сделала бы.
Николя Мерло (конец весны 1656 г.)
Комментарий: глупая девичья попытка отомстить за принуждение к нежеланному браку
Внезапно она поняла, что ей надо сделать, чтобы отомстить за принудительный брак, избежать хотя бы в собственных глазах унизительной роли жертвы. Жиль де Рец с юга Франции не будет первым.
[…]
— Я искала тебя, Николя…
— Мадам графиня…
Она бросила взгляд на мальчишек, которые ожидали, стоя с кувшинами в руках.
— Поставь кого-нибудь из мальчиков вместо себя и иди за мной.
Во дворе она снова провела по лбу рукой. Анжелику охватило волнение, которое, казалось, она вдохнула вместе с пьянящим ароматом разлитого на полу вина. Она толкнула дверь в соседний сарай, в котором тоже часть ночи наполняли кувшины. В нем еще держался тяжелый винный дух. Но теперь бочки уже опустели, опустел и сарай. В нем было темно и жарко. Анжелика положила руки на крепкую грудь Николя. И вдруг, сотрясаясь всем телом в глухих рыданиях, она кинулась к нему на шею.
— Николя, — всхлипывала она, — друг мой, скажи, что это все неправда. Они ведь не увезут меня, не отдадут меня ему. Мне страшно, Николя. Обними меня. Обними покрепче!
— Мадам графиня…
— Замолчи! — закричала она. — Ах! Не будь таким же злым, как они!
И хриплым, срывающимся голосом, которого сама не узнала, добавила:
— Обними меня! Обними крепко-крепко! Это все, что я прошу.
Он замер в нерешительности, но потом протянул узловатые натруженные руки и обхватил тоненькую талию.
В сарае стоял полумрак. От большой кучи сена шло тепло, в воздухе, казалось, застыло что-то тревожное, словно перед грозой. Анжелика, обезумевшая, опьяневшая от многочисленных запахов, прижалась лбом к плечу Николя. И снова она почувствовала, как ее захватывает его неистовая страсть, но на этот раз не стала ей противиться.
— Да! Ты добрый! — вздыхала она. — Ты мой друг. Я хочу, чтобы ты любил меня… Один только раз я хочу, чтобы меня любил молодой и красивый мужчина. Ты понимаешь?
Она обхватила руками могучую шею Николя и заставила его склонить к ней лицо. Он выпил, и его дыхание отдавало терпким запахом вина.
Он вздохнул.
— Маркиза Ангелов…
— Люби меня, — шептала она, прижимаясь губами к его губам. — Только один раз. А потом я уеду… Ты не хочешь? Ты меня больше не любишь?
Он что-то глухо пробормотал, схватил ее на руки и, споткнувшись в темноте, упал вместе с нею на кучу сена. Сознание Анжелики оставалось до странности ясным, и в то же время она словно разом отрешилась от всех условностей. Она очутилась в каком-то ином мире, поднялась над тем, что до сих пор составляло ее жизнь. Оглушенная темнотой сарая, жарой, спертым воздухом, а также новизной ласк, одновременно грубых и умелых, она старалась главным образом побороть стыдливость, помимо ее воли взбунтовавшуюся в ней. Единственным ее желанием было, чтобы все произошло как можно быстрее, потому что она опасалась, что их застанут врасплох. Стиснув зубы, она повторяла себе, что, по крайней мере, тот, другой, уже не будет первым. Таков ее вызов золоту, за которое, они думают, можно все купить. Она всем сердцем хотела, чтобы это случилось. Однако несколько раз она едва удержалась, чтобы не оттолкнуть тяжелое тело, объятое безумной страстью.
Внезапно сарай прорезал свет от фонаря, и в дверях раздался истошный женский крик. Одним прыжком Николя отскочил в сторону. Анжелика увидела, как к нему устремилась чья-то плотная фигура. Она узнала старого Гийома и, бросившись наперерез, изо всех сил вцепилась в него. Но Николя уже проворно вскарабкался на балки крыши и открыл слуховое окно. Было слышно, как он спрыгнул во двор и убежал.
граф Жоффрей де Пейрак
Первая ночь (май 1657 г.)
И с этого мгновения Анжелика перестала принадлежать себе. Губы, которые уже однажды опьянили ее, снова ввергли в вихрь неведомых ощущений, воспоминание о которых оставило в ее теле неясную тоску. Все пробуждалось в ней в ожидании высшего блаженства, которое уже ничто не могло остановить, постепенно оно достигло такой остроты, что Анжелика испугалась.
Едва дыша, она отстранялась, пыталась ускользнуть от его ласковых рук, каждое движение которых погружало ее в неведомое доселе наслаждение, и, возвращаясь из окутывающей ее неги, она видела перед собой звездное небо, туманную долину, где серебряной лентой струилась Гаронна. Совершенное тело Анжелики было создано для любви. Его желания стали неожиданным откровением и потрясли ее; она чувствовала себя подавленной, поверженной в этой жестокой борьбе с самой собой. Гораздо позже, уже умудренная опытом, она смогла оценить, насколько Жоффрей де Пейрак был терпелив, сдерживая силу своей страсти, покоряя ее.
Она почти не сознавала, как он раздевал ее, как положил на постель. С бесконечным терпением он привлекал ее к себе, а она с каждым разом становилась все более и более покорной, страстной, умоляющей, и в ее взгляде светилось желание. Она то ускользала, то приникала к нему, но когда блаженство, с которым она не могла совладать, достигло своего апогея, внезапная истома разлилась по ее телу. Анжелике казалось, что в сладостной неге, охватившей ее, смешались чудесное и требовательное возбуждение, всякая стыдливость была отброшена, она отдавалась самым смелым ласкам и, закрыв глаза, позволила себе плыть в чувственном потоке. Анжелика не воспротивилась боли, потому что каждая частичка ее тела яростно желала быть завоеванной. Когда они слились в любовном порыве, она не закричала, а лишь широко распахнула свои зеленые глаза, в которых отразились звезды весеннего неба.
Ночь после ссоры (май-июнь 1657 г.)
Каждый раз Анжелику удивляла сила его страсти, и она очень скоро уступала ей. Но пока ее настроение оставалось мятежным, и она продолжала вырываться из его объятий. Затем ее кровь закипела в жилах. Искра наслаждения зажглась где-то глубоко внутри и охватила все ее существо. Анжелика все еще продолжала вырываться, и в то же время с нетерпеливым любопытством стремилась к изумительным ощущениям, которые недавно познала. Ее тело пылало. Волны наслаждения поднимали ее все выше и выше в исступленном восторге, который она еще никогда не испытывала. Голова ее откинулась на край кровати, губы приоткрылись, и она увидела в алькове тени, позолоченные светом лампы, а затем услышала тихий жалобный стон, — услышала поразительно четко. Внезапно она узнала свой собственный голос. В сером свете зари она видела над собой улыбающееся лицо фавна, который, полуприкрыв блестящие глаза, слушал песню Любви, которую он сам заставил звучать.
Сен-Жан-де-Люз (июнь 1660 г.)
Оттуда она заметила какое-то движение на улице и увидела мужа, а спустя миг, преодолев спящий дом, он был рядом с ней, радуясь, точно молодой любовник, улучивший мгновение, чтобы встретиться с возлюбленной.
Ей казалось, что они не виделись уже много дней. Жоффрей, ее любовь.
Счастливо смеясь, они бросились в объятия друг друга.
Нежное тепло солнца, сливаясь с утренней прохладой, заставляло забыть обо всем. Охваченные желанием, они любили друг друга почти украдкой прямо в этом укромном, тесном уголке дома, боясь разбудить хозяйку.
Анжелика чувствовала, как красивые руки Жоффрея скользят по ее спине, бедрам… Она погрузила пальцы в густые волосы мужа, наслаждаясь вольностью, на которую не решалась еще никогда.
Именно в такие мгновения близости молодая женщина, потрясенная и восторженная, вспоминала свои былые страхи. Она по-прежнему в его власти! Без Жоффрея она тосковала, ей нужно было его присутствие, его сила и настойчивость… «Вот мужчина, с которым никто не сравнится», — в упоении твердила она. Анжелика растворялась в муже, уступала силе его страсти, которая отнимала их обоих у каждодневных обязанностей и дарила им миг наслаждения и восторга. Внезапный порыв воспользоваться мимолетным очарованием спящего города, утомленного бессонной ночью, охватил их.
Ночь перед разлукой (июнь 1660 г.)
Еще немного сонная Анжелика потянулась к Жоффрею, и их руки сплелись в страстном объятии.
Он научил ее долгим наслаждениям, научил искусному, любовному поединку, с его притворными дерзкими наступлениями и подчинениями, научил терпению, с которым два любящих существа в сладостном единении ведут друг друга к вершинам блаженства. Когда, насытившись страстью, утомленные, они наконец оторвались друг от друга, солнце уже стояло высоко в небе.
Маркиз де Вард (июль 1660 г.)
Комментарий: Здесь очень удачно подходит фраза: «Если вас насилуют, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие»
Вард заставил ее войти в подобие ниши в стене, где стоял столик с выгнутыми ножками и несколько табуретов. Ниша, должно быть, служила прихожей для соседних апартаментов. Мужчина не спеша вернул шпагу в ножны, отстегнул перевязь и положил ее на столик, вместе с оружием. Затем он приблизился к Анжелике.
Внезапно она поняла его намерения и с ужасом оттолкнула.
— Мессир, вы что! У меня на глазах только что убили преданную мне служанку, а вы думаете, что я соглашусь…
— Мне все равно, согласитесь вы или нет. Мне безразлично, что думают женщины. Мне интересно то, что у них ниже пояса. Любовь — такая формальность. А вы не знали, что именно так прекрасные дамы платят за проход по коридорам Лувра?
Она попыталась оскорбить его.
— Ах да, я и забыла: «Не скроют чин и титул знатный того, что Вард невежа и скотина».
Маркиз до крови впился ногтями ей в руку.
— Маленькая дрянь! Не будь вы так красивы, я бы охотно оставил вас тем смельчакам, что ждут вас под лестницей. Но жаль было бы смотреть, как пускают кровь такой нежной птичке. Ну же, будьте умницей.
Анжелика не видела его, но догадалась, что на его красивом лице появилась самодовольная и несколько жестокая улыбка. Слабый отсвет с галереи осветил его белый парик.
— Вы не посмеете меня тронуть, — выдохнула она, — я закричу.
— Кричите, только это ни к чему не приведет. Тут почти никто никогда не проходит. Зато ваши крики могут привлечь молодчиков с ржавыми рапирами. Не нужно шума, дорогая. Я хочу вас, я вас получу. Я давно решил это, а тут подвернулся случай. Или вы предпочитаете, чтобы я отпустил вас домой одну?
— Я найду другого помощника.
— И кто же вам поможет во дворце, где все так тщательно подготовлено для того, чтобы убить вас? Кто же привел вас к знаменитой лестнице?
— Мессир де Лоррен.
— Ну и ну! Уж не Маленький ли Месье там, внизу? А он не впервые избавляется таким образом от «соперницы», которая ему мешает. Так что видите — в ваших же интересах молчать…
Анжелика не ответила, но, когда он вновь приблизился, не стала сопротивляться.
Вард неторопливо, с наглым спокойствием поднял ее длинные юбки из шуршащей тафты, и она почувствовала, как его теплые руки нежно гладят ее тело.
— Прелестно, — вполголоса произнес он. — Бесподобное лакомство.
Анжелика не помнила себя от унижения и страха. В ее воспаленном разуме проносились какие-то нелепые картины: шевалье де Лоррен с посвечником, Бастилия, вопль Марго, шкатулка с ядом. Потом все исчезло, и ее заполнила паника, физический ужас женщины, знавшей только одного мужчину. Новая близость перепугала ее и вызвала отвращение. Она извивалась, пытаясь освободиться из его рук, но не могла выдавить из себя ни звука. Парализованная, дрожащая, она позволила взять себя, плохо осознавая, что происходит…
Внезапно луч света вонзился в темноту их ниши. Затем дворянин, который проходил мимо, быстро убрал свечу и удалился, смеясь и крича: «Я ничего не видел!» Судя по всему, зрелище было обычным для обитателей Лувра.
Маркиз де Вард не стал отвлекаться на такую мелочь. Во мраке их дыхание смешалось, и потрясенная Анжелика спрашивала себя, когда кончится это ужасное насилие. Подавленная, ошеломленная, наполовину в обмороке, она против своей воли принимала ласку мужских рук, сминавших ее тело. Но постепенно новизна объятий, повторение движений любви, для которых было так чудесно создано ее тело, возбудили в ней ответное волнение, которому она не смогла воспротивиться. Когда сознание вернулось к ней, было уже поздно. В ней вспыхнула искра удовольствия, неся так хорошо знакомую негу, по венам разлилось острое возбуждение, вскоре превратившееся в бушующее пламя.
Мужчина догадался об этом. Он издал приглушенный смешок и принялся за дело с удвоенным умением и вниманием.
Тогда Анжелика принялась бороться с собой, отказываясь платить ему по счетам, но борьба только ускорила ее поражение. Она откинула пассивность и прижалась к нему, подхваченная потоком сладострастия. Чувствуя свой триумф, он безжалостно усилил натиск, а она невольно приоткрыла губы, и из ее горла вырвался хрип, означающий злость и благодарность побежденной женщины.
Когда они оторвались друг от друга, Анжелику захлестнул жгучий стыд. Она спрятала лицо в руках. Ей хотелось умереть, никогда больше не видеть дневного света.
Николя Весельчак (февраль 1661 г.)
Комментарий: после смерти мужа Анжелика находилась в глубокой депрессии. Николя давал ей кров и защиту, взамен Анжелика платила тем единственным, чем могла. Взаимовыгодная сделка.
Анжелика тоже начала дрожать — то ли от холода, то ли от желания и одновременно страха, которые она испытывала по отношению к этому огромному мужскому телу.
Он тут же оказался на ней. Он обнял ее так, что кости затрещали, и разразился смехом, приговаривая:
— А! На этот раз все хорошо! Ах, как хорошо! Ты моя. Ты больше не сбежишь от меня. Ты моя. Моя! Моя! Моя! — повторял он в такт движениям своего тела, охваченный любовным безумием.
Чуть позже она услышала, как он удовлетворенно засопел, словно насытившийся пес.
— Анжелика, — прошептал он.
— Ты сделал мне больно, — пожаловалась она.
И заснула, завернувшись в плащ.
Но еще дважды этой ночью он брал ее. Анжелика, скованная тяжелым сном, с трудом пробуждалась, чтобы снова стать добычей этого создания тьмы; он, чертыхаясь, хватал ее и принуждал к любви, испуская низкие, хриплые вскрики, потом падал рядом, бормоча что-то бессвязное.
Она стала добычей дикаря — Весельчака; превратилась в подругу волка, которому порой, во время краткого объятия, удавалось вырвать у нее звериный крик наслаждения, хрип самки, которой овладел самец, но тело забыло настоящую ласку.
Людоед / Огр / Капитан стражи (октябрь 1661 г.)
Комментарий: плата за спасение Кантора
Съежившись под простыней, натянутой до подбородка, Анжелика смотрела, как приближается этот красный гигант, чья голова с рожками платка отбрасывала на потолок причудливую гротескную тень.
Разомлевшей в теплой постели, измученной ожиданием, уже почти заснувшей Маркизе Ангелов это явление показалось столь комическим, что она не смогла удержаться и прыснула со смеху.
Людоед остановился и удивленно посмотрел на свою даму. Его лицо расплылось в жизнерадостной улыбке.
— Хо-хо! Моя милочка подарила мне улыбку! Вот уж чего я никак не ожидал! От тебя только и ждешь, что ледяных взглядов, на них ты мастерица! Но я вижу, что ты понимаешь толк и в веселье. Ну что ж, отлично! Ты смеешься, моя красавица! Ты действительно смеешься! Ха-ха! Хо-хо-хо!
И капитан тоже принялся хохотать во все горло. Он был так забавен с этими рожками и подсвечником в руке, что Анжелика буквально задыхалась от смеха, уткнувшись в подушку. Наконец, с глазами, полными слез, ей удалось успокоиться. Анжелика ужасно злилась на саму себя, ведь она хотела вести себя достойно, оставаться безразличной и делать лишь то, что от нее потребуют. И вот она заливается, как уличная девка, которая желает угодить клиенту.
— Отлично, моя красавица, отлично, — повторял весьма довольный капитан. — Ну-ка, подвинься немного, чтобы освободить мне крошечное местечко рядом с тобой.
Это «крошечное местечко» едва не вызвало у Анжелики новой вспышки безудержного нервного смеха. Но в то же самое время она была в ужасе от одной только мысли о том, что ее ожидало. Молодая женщина отодвинулась на другой конец кровати и съежилась там, немая, парализованная, глядя, как капитан с решительностью бравого вояки занимает остальную постель.
Под его колоссальным весом матрас тотчас прогнулся. Капитан задул свечу и задернул шторы алькова. В этой влажной темноте запах вина, табака и сапог стал невыносимым. Мужчина часто дышал и бормотал неясные ругательства. Наконец он пошарил рукой по матрасу, и его здоровенная лапа обрушилась на Анжелику. Она напряглась.
— Эй! Эй! — воскликнул Людоед. — Ты прямо как деревянная кукла. Сейчас не время так себя вести, моя сладенькая. Ну же, я не буду с тобой грубым. Я просто все тебе любезно растолкую, потому что ты — это ты. Стоило мне увидеть, как ты на меня смотришь, будто я не больше маленькой горошины, я сразу понял, что тебе не слишком нравится мысль разделить со мной постель. А вообще-то я красивый мужчина и обычно нравлюсь дамам. Но даже и не стоит пытаться понять, что там на уме у девиц. Я одно знаю точно — ты-то мне нравишься. Такая сладенькая! Совсем не похожа на других баб. Ты в десять раз краше. Я думаю о тебе со вчерашнего дня.
Его толстые пальцы страстно мяли и пощипывали тело Анжелики.
— Можно подумать, ты не привыкла к постельным утехам. Однако ты такая красивая, что у тебя наверняка было много мужиков! И наконец, только между нами, я собираюсь быть с тобой откровенным. В тот момент, когда я увидел в караулке тебя, такую важную и неприступную, я сказал себе: она вполне способна навести на меня порчу, с такими-то глазами, и, возможно, в постели с тобой я буду не на высоте. Такая история порой случается даже с самыми лучшими мужиками. И тогда я решил, чтобы не осрамиться и угодить тебе, выпить добрую кружку вина с корицей. Но, увы, несчастья одолели меня! Именно с этой секунды на мою многострадальную голову посыпались все эти происшествия с ворами и покойниками. Можно подумать, они все нарочно дали себя зарезать, лишь бы мне досадить. Целых три часа я бегал от канцелярии суда в морг, и все время это чертово вино с корицей горячило мне кровь. Так что теперь я уж окончательно сгораю от страсти, и не скрываю этого от тебя. Но для нас обоих будет лучше, если ты проявишь хоть немного желания, не правда ли, душечка?
Эта речь неожиданно успокоила Анжелику. В отличие от многих других женщин, она всегда была восприимчива к доводам разума, даже когда дело касалось физиологии. И капитан, который отнюдь не был глупцом, сразу же это почувствовал. Трудно не приобрести опыт, если за твоей спиной не одна осада вражеского города и масса изнасилованных женщин и девиц из разных стран, всевозможных национальностей и возрастов!
В конечном итоге Людоед оказался вознагражден за свое терпение, обнаружив рядом с собой прекрасное гибкое тело, пускай молчаливое и не горящее желанием, но покорное. Постанывая от удовольствия, он овладел им.
Анжелика даже не успела испытать отвращения или выказать протест. Потрясенная жарким натиском капитана, напоминающим напор урагана, она почти сразу же вновь оказалась на свободе.
— Ну вот и все, — вздохнул капитан.
Ладонью своей могучей руки он перекатил молодую женщину на другой край кровати словно полено.
[…]
— Пей, моя кошечка, пей, моя красавица. Это хорошее вино. И оно пойдет тебе на пользу.
Когда Анжелика наконец откинулась на подушки, ее голова кружилась; терпкая и крепкая жидкость затуманила ей мозг. Ее больше ничего не волновало, главное, что она осталась живой.
Мужчина тяжело повернулся к Маркизе Ангелов, но она уже не боялась его. Она даже начала испытывать некое удовольствие, когда капитан принялся ласкать ее тело широкой ладонью, не слишком нежно, но зато неистово и умело. Эти ласки, больше напоминавшие грубое растирание, чем легкое дуновение зефира, помогли Анжелике расслабиться. Людоед целовал ее по-крестьянски, долгими смачными поцелуями, которые удивляли и даже веселили Анжелику.
Затем он обхватил женщину сильными волосатыми руками и не спеша положил поперек кровати. Маркиза Ангелов поняла, что на этот раз бравый вояка решил в полной мере воспользоваться представившимися возможностями, и закрыла глаза.
В любом случае, Анжелика никогда не собиралась вспоминать о том, что должно было случиться.
Между тем все оказалось не так ужасно, как она это себе представляла. Людоед не был жестоким. Конечно, он вел себя как человек, не до конца осознающий всю свою силу и не понимающий, насколько он тяжел. Но, несмотря на это неудобство, а Анжелика ощущала себя наполовину раздавленной, женщина была вынуждена признать, что почти испытала некое подобие наслаждения, оставаясь «добычей» этого колосса, полного мощи и желания. Когда все закончилось, собственное тело показалось ей легче перышка.
Клод ле Пти (декабрь 1662 г.)
Комментарий: глоток свежего воздуха, тонкая ниточка, по которой Анжелика выбиралась из депрессии
Клод Ле Пти склонился к ней. Она увидела в его нежной и насмешливой улыбке темную прогалину, оставленную щипцами Большого Матье, и ей захотелось плакать и любить этого мужчину.
— Все хорошо, — шептал поэт, — ты больше ничего не бойся. Все уходит далеко-далеко… Только снег за окном, и мы здесь, в тепле… Не часто мне доводится заночевать в таком уютном местечке!.. Под халатом на тебе ведь ничего нет?.. Да, я чувствую. Не шевелись, моя милая… Не говори больше ни слова…
Его рука скользнула, раздвинула полы пеньюара, чтобы коснуться плеча, затем опустилась ниже. Он смеялся, потому что Анжелика вздрагивала.
— Вот они, нежные почки весны. Но ведь на улице — зима!.. Он накрыл ее губы своими. Затем опустился на пол перед очагом и осторожно привлек к себе Анжелику.
[…]
И он возвращался. Поздно вечером стучал условленным стуком в оконное стекло, и она бесшумно открывала дверь. В теплом уюте маленькой комнаты, рядом с этим мужчиной, то болтливым, то язвительным, то влюбленным, она забывала о своем изнурительном каждодневном труде. Клод рассказывал Анжелике о придворных и городских скандалах; эти истории развлекали ее, тем более что она отлично знала большую часть их героев.[…]
После сытного ужина, даже не делая вид, будто он собирается платить за еду, молодой человек исчезал, а неделю спустя появлялся снова, бледный, голодный, улыбающийся.
[…]
Он соглашался принимать помощь только от женщин, которых любил. Маленькая цветочница, уличная девка, служанка… Побывав в его нежных объятиях, эти женщины получали право немного побаловать любовника. Они говорили: «Ешь, мой ненаглядный», и с умилением смотрели, как он поглощает приготовленный ужин.
А затем он пропадал. И точно так же, как цветочница, уличная девка или служанка, Анжелика иногда испытывала желание удержать его подольше. Вытянувшись в теплой постели рядом с высоким молодым мужчиной, объятия которого были столь пылкими и столь легкими, она обнимала его за шею и привлекала к себе.
Но стоило ему, открыв глаза, заметить, что за маленьким окошком со свинцовым переплетом разгораются первые отблески зари, как он вскакивал, поспешно одевался и исчезал.
Просто он не мог долго задерживаться на одном месте. Поэт был одержим страстью, редкой для той эпохи, — неистовой страстью, за которую во все времена приходилось платить высокую цену: любовью к свободе.
Франсуа Дегре (апрель 1663 г.)
Комментарий: секс, как способ отговорить женщину от самоубийства — неоднозначный выбор, но действенный
Анжелика стала бледной как полотно. […] Молодой женщине показалось, что сейчас ее вырвет. Дегре, смеясь, похлопал ее по щеке.
— Ну-ну, что за мрачный вид! Похоже, ты совсем закоченела. Иди ко мне, я тебя согрею.
Полицейский притянул Анжелику к себе на колени, крепко сжал ее и с неожиданной жестокостью куснул ее губу.
Анжелика вскрикнула от боли и вырвалась из его объятий.
Вдруг она вновь обрела былое спокойствие.
— Месье Дегре, — сказала она, пытаясь собрать остатки достоинства, — я была бы вам обязана, если бы в отношении меня вы приняли какое-то решение. Я арестована или вы позволите мне уйти?
— В данный момент — ни то, ни другое, — беззаботно заявил молодой человек. — После столь доверительной беседы, как наша, мы не можем просто так расстаться. Ты еще подумаешь, что полицейский — жестокосердное животное. А ведь я могу быть очень нежным.
Дегре встал рядом с Анжеликой. Он продолжал улыбаться, но в его глазах вновь заплясали красные искры. И не дав ей опомниться и защититься, молодой человек поднял ее на руки. Склонив к ней свое лицо, он прошептал:
— Иди сюда, моя красивая кошечка.
— Я не желаю, чтобы вы разговаривали со мной подобным образом! — закричала Анжелика.
И разрыдалась.
Внезапно на нее налетел ураган слез. Неистовые рыдания разрывали сердце, душили ее.
Дегре поднял молодую женщину на руки и перенес на кровать. Некоторое время он спокойно и очень внимательно смотрел на нее, а когда ее отчаяние стало постепенно затухать, начал раздевать Анжелику. Она почувствовала его пальцы у себя на шее, когда с ловкостью горничной он вынимал булавки из ее корсажа. У нее не осталось сил сопротивляться, она захлебывалась в слезах.
— Дегре, какой вы злой! — рыдала Анжелика.
— Нет, душечка, я не злой.
— Я думала, вы мой друг… Я думала… О боже, как я несчастна.
— Ну! Ну! Что за мысли, — произнес Дегре снисходительно-ворчливым тоном.
Ловким движением он задрал ее широкие юбки, развязал подвязки, снял шелковые чулки и туфли.
Когда Анжелика осталась в одной рубашке, бывший адвокат отошел от кровати, и она услышала, как он, посвистывая, раздевается сам, швыряет по углам комнаты сапоги, жюстокор, портупею. Потом он прыгнул на кровать и задернул полог.
В теплом полумраке алькова большое тело Дегре казалось красным, покрытым черным бархатным пушком. Он ничуть не утратил своей напористости.
— Эгей, девочка! Что ты трепещешь, как лань? Кончай плакать! Сейчас мы с тобой повеселимся. Давай, подвигайся ко мне!
Он сорвал с Анжелики рубашку и одновременно так звонко хлопнул ее пониже спины, что она подскочила, взбешенная подобным унижением, и вонзила ему в плечо маленькие острые зубы.
— Ах ты стерва! — воскликнул Дегре. — Кто-то заслужил наказание!
Анжелика стала отбиваться. Завязалась яростная борьба. Молодая женщина выкрикивала самые непристойные оскорбления, какие только приходили ей на ум. Она пустила в ход весь лексикон Польки, а Дегре хохотал, как сумасшедший. Эти раскаты смеха, блеск белых зубов, острый запах табака, мешающийся с терпким запахом мужского пота, довели Анжелику до белого каления. Она не сомневалась, что ненавидит Дегре, желает ему смерти. Она грозила ему, кричала, что зарежет его. А он все сильнее смеялся. Наконец он навалился на нее всем телом и нашел ее губы.
— Поцелуй меня, — потребовал он. — Поцелуй полицейского… Надо слушаться, или я задам тебе такую трепку, что ты три дня сесть не сможешь… Поцелуй меня… Нет, целуй получше. Я уверен, что ты умеешь очень хорошо целоваться…
Анжелика больше не могла сопротивляться этим настойчивым губам, этому безжалостному рту, который кусал ее каждый раз, когда она отказывалась его поцеловать. Она уступила.
Она уступила, и уже через несколько мгновений слепое желание заставило ее прижиматься к телу, которое одержало над ней верх. Их борьба обрела совершенно иной смысл, она превратилась в извечную борьбу богов и нимф в рощах Олимпа. Любовный азарт Дегре казался поразительным, неистощимым. Он передался Анжелике, как лихорадка. Молодая женщина говорила себе, что Дегре относится к ней безо всякого уважения, что никто никогда не обращался с ней подобным образом, даже Николя, даже капитан стражи. Но, откинув голову на край постели, она слышала свой смех, смех бесстыжей девицы. Теперь ей было очень жарко. Ее дрожащее тело пылало.
Молодой человек настойчиво привлек ее к себе вновь. На долю секунды ей открылось иное видение: закрытые веки, всепоглощающая страсть, лицо, на котором под напором сильного чувства не осталось и следа цинизма, исчезла вся ирония. В следующее мгновение она почувствовала, что принадлежит ему. Он опять засмеялся, как насытившийся дикий зверь. Но такой Дегре ей не нравился. В тот момент она нуждалась в нежности. Новый любовник при первой близости всегда пробуждал в Анжелике удивление, страх и даже отвращение.
Ее возбуждение спало, ему на смену навалилась свинцовая усталость.
Безучастная ко всему, Анжелика позволила мужчине вновь и вновь овладевать ею, но ее безразличие нисколько его не смущало. Ей показалось, что Дегре использует ее, как простую уличную девку.
Тогда она жалобно закричала, мотая головой из стороны в сторону.
— Оставь меня… Отпусти!
Но он не отпускал, словно хотел совершенно измучить ее.
Все вокруг почернело. Нервное напряжение, которое за последние дни не отпускало Анжелику, уступило место непосильной усталости. У нее больше не осталось сил. Ни для слез, ни для страсти…
маркиз Филипп дю Плесси-Бельер
Комментарий: Очень непростой брак, в котором Анжелика мало получила любви и ласки. Но она любила Филиппа какой-то болезненной любовью, и через два года совместной жизни прогресс в интимной жизни появился, но был прерван ядром, оторвавшим второму супругу его красивую голову.
Июнь 1666 г.
Маркиз, как злобный надзиратель, снова схватил жену за руку и поволок ее к замку.
Когда они поднимались по парадной лестнице, Анжелика увидела, как молодой человек протянул руку к длинному хлысту для собак, висящему на стене…
— Филипп, — попросила Анжелика, — давайте расстанемся здесь. Я думаю, вы пьяны. Зачем нам снова ссориться? Завтра…
— Ну нет! — саркастически усмехнулся дю Плесси. — А разве я не обязан исполнить свой супружеский долг? Хотя сперва я намерен вас немного проучить, чтобы навсегда отбить вкус к шантажу. Не забывайте, мадам, отныне я — ваш хозяин, и моя власть над вами безгранична.
Молодая женщина попыталась вырваться, но муж схватил ее и со всей силы ударил хлыстом, как бьют непослушную собаку. Анжелика вскрикнула скорее от негодования, чем от боли.
— Филипп, вы сошли с ума!
— Вы запросите пощады! — процедил он сквозь зубы. — Вы будете вымаливать у меня прощение за то, что вы сделали!
— Нет!
Он втолкнул женщину в комнату, закрыл за собой дверь и начал наносить хлыстом удар за ударом. Он умел с ним обращаться. Должность главного распорядителя волчьей охоты маркиз дю Плесси-Бельер получил вполне заслуженно.
Анжелика выставила вперед руки, чтобы защититься. Потом отступила к стене и инстинктивно повернулась к ней лицом. Каждый удар заставлял ее вздрагивать, она кусала губы, стараясь не застонать. Постепенно ею овладело странное чувство, и мятежный порыв уступил место покорности, к которой примешивалось стремление к справедливости. Тогда она воскликнула:
— Хватит, Филипп, хватит!.. Я прошу у вас прощения.
И когда он остановился, удивленный столь легкой победой, она повторила:
— Я прошу у вас прощения… Это правда, я действительно виновата перед вами.
Обескураженный, Филипп застыл на месте. Скорее всего, она по-прежнему насмехается над ним, думал он, хочет спрятаться от его гнева за маской ложного смирения. Все они подлые суки! Высокомерные в своей победе, раболепствующие под кнутом! Но в поведении Анжелики проскальзывало что-то непривычное, ее раскаяние казалось искренним, и это смущало. А может, она не похожа на других женщин, и образ, запечатлевшийся в его памяти, — образ маленькой баронессы «унылого платья» — истинный?
В полумраке комнаты, освещенной лунным сиянием и мерцающим светом факелов, вид этих белых израненных плеч, этого хрупкого затылка, этого лба, который она прижала к стене, как ребенок, осознавший свою вину, пробудили в нем желание, какого ему не внушала ни одна женщина в мире. Это была не слепая животная страсть, а удивительное, почти нежное влечение.
Вдруг у него появилось предчувствие, что именно с Анжеликой он познает нечто новое, проникнет в неизведанные тайны страны любви, которые он пытался открыть для себя, переходя от одного женского тела к другому…
Собственные губы показались ему сухими, жаждущими, жадными: он так мечтал прикоснуться ими к этой гибкой и благоухающей плоти.
Резко выдохнув, он отбросил хлыст в сторону, затем быстро скинул с себя камзол и стянул парик.
Перед глазами испуганной Анжелики предстал силуэт наполовину обнаженного мужчины — безоружного, но грозного, как карающий архангел, который противостоит тьме. Короткие светлые волосы сделали Филиппа похожим на пастуха из античных легенд, образ довершили кружевная рубашка, открывающая гладкий и белый торс, и руки, протянутые в нерешительном жесте.
Внезапно он подошел к ней, схватил и неловко прижал губы к горящей от удара хлыста впадинке на шее. Резкая боль пронзила Анжелику, но теперь она уже не чувствовала ничего, кроме обиды. И если Анжелика была достаточно честной, чтобы признать свою вину, то она была еще и достаточно гордой, чтобы после жестокости, которой она поверглась, спокойно перейти к любовным утехам.
Она вырвалась:
— О нет, только не это!
Услышав этот крик, Филипп снова пришел в ярость. Еще одна мечта разбилась вдребезги! Эта женщина была всего лишь женщиной, такой же, как все, — непокорной, расчетливой, капризной… всего лишь женщиной!.. Он отшатнулся, занес кулак и ударил Анжелику по лицу.
Она покачнулась, но вдруг уверенным жестом схватила мужа за полы рубашки и с силой оттолкнула к стене. Несколько секунд маркиз не мог прийти в себя. Она защищалась, как маркитантка, привыкшая к нападениям пьяных солдат.
Он еще никогда не встречал знатных дам, которые защищались бы подобным образом. Филиппу это показалось одновременно и очень забавным, и раздражающим. Неужели она решила, что он отступит?..
Нет, он слишком хорошо знает это проклятое отродье. Если не укротить ее сегодня же, то завтра она подчинит его. Дю Плесси заскрипел зубами, охваченный жгучим желанием разрушения, и, преодолев унизительный приступ малодушия, внезапно ловко извернулся, схватил Анжелику за шею и со всей силы стукнул ее головой об стену.
От удара Анжелика почти потеряла сознание и упала на пол.
Она из последних сил старалась не погрузиться в беспамятство. Теперь она точно знала: в трактире «Красная маска» именно Филипп был тем злодеем, который оглушил ее, чтобы его дружки могли ее изнасиловать. Сомнений больше не было. Да! Действительно, зверь, страшный зверь!
Муж навалился на нее сверху, всем весом вдавив хрупкое тело в холодный каменный пол. Анжелике казалось, что она стала добычей неистового хищника, который, изнасиловав, тут же разорвет ее на части самым диким и жестоким образом. Приступ невероятной боли обжег поясницу… Никакая женщина не могла бы стерпеть такую боль… Он хочет искалечить ее, уничтожить!.. Зверь! Безжалостный зверь…
Она не смогла сдержать душераздирающий крик:
— Пощадите, Филипп, пощадите!..
Он ответил глухим победным рычанием. Наконец-то она закричала. Наконец-то он вновь обрел ту единственную форму любви, от которой получал удовлетворение. Наконец он почувствовал дьявольскую радость от того, что прижимает к себе добычу, обезумевшую от боли, добычу, молящую о пощаде, — ведь только так он мог отомстить за былые унижения. Желание, усиленное ненавистью, превратило его тело в сталь. Со всей силы он навалился на нее.
Когда в конце концов Филипп отпустил Анжелику, она была почти без сознания.
Он молча смотрел на тело, распростертое у его ног.
Она уже не стонала, но, пытаясь прийти в себя, слегка пошевелилась на каменном полу. Прекрасная раненая птица.
Филипп издал какой-то невнятный звук, походивший на рыдание.
«Что я наделал?» — в ужасе подумал он.
Весь мир внезапно погрузился во мрак и отчаяние. Свет померк. Все было разрушено раз и навсегда. Все, что могло бы родиться, умерло. Он убил даже робкое воспоминание о девочке в сером платье, чья маленькая рука дрожала в его руке. Это воспоминание порой возвращалось к нему и доставляло радость, хотя он не понимал почему…
Анжелика открыла глаза. Филипп тронул ее носком сапога и с насмешкой произнес:
— Итак, полагаю, вы удовлетворены? Доброй ночи, госпожа маркиза дю Плесси.
Молодая женщина слышала, как он удаляется, натыкаясь на мебель. Он вышел из комнаты.
Август 1666 г.
Он поднял ее, словно пушинку, и бросил на монастырский тюфяк.
— Филипп, одумайтесь, мы же в монастыре!
— Ну и что? Неужели всего за два часа пребывания в этом святом месте вы успели принести обет целомудрия? Впрочем, меня это не остановит. Я всегда получал огромное удовольствие, насилуя монашенок.
— Вы самый омерзительный из всех мужчин, кого я знаю!
— Когда речь заходит о любви, ваш словарный запас иссякает. Где ваша нежность? — маркиз отстегивал перевязь. — Вам следует почаще посещать салон красавицы Нинон. Хватит притворяться, мадам. По счастью, вы сами напомнили мне, что у меня есть определенные обязанности, касающиеся вас, и я намерен их выполнить.
Анжелика закрыла глаза. Она прекратила сопротивление, по опыту зная, к чему оно может привести. Пассивная, безразличная, она подчинилась тягостным объятиям, принимая их как наказание. Остается только притворяться, сказала она себе; женщины, несчастные в замужестве — а Бог свидетель, имя им легион, — поступают именно так, и во время супружеских утех вспоминают своих любовников или шепчут молитвы, отдаваясь пузатым пятидесятилетним мужчинам, с которыми их связала воля отцов, заинтересованных в браке. Конечно, у них с Филиппом все обстоит не совсем так. Ее муж не был ни пятидесятилетним, ни пузатым, и именно она, Анжелика, сама настояла на этом браке, и вот сегодня ей действительно впору локти кусать. Хотя уже поздно. Ей нужно получше узнать «хозяина», которого она сама себе навязала. Грубое животное, для него женщина — всего лишь вещь, способная без лишних изысков удовлетворить его физические потребности. Да, он был животным, но животным сильным и гибким, и так трудно было сопротивляться ему, оставаться безразличной и читать «Отче Наш». Филипп действовал напористо, он сразу же «пустился в галоп», ведомый одним лишь желанием, как истинный воин, который в пылу жестоких боев отвык оставлять место чувствам.
Но перед тем как отпустить ее, Филипп позволил себе легкий жест, который позже Анжелика не раз вспоминала. Может быть, ей всего лишь показалось, как он дотронулся до ее шеи, нежно коснувшись синяков, оставленных цепкими пальцами слуги, и на долю секунды задержал руку для едва заметной ласки.
Через мгновение он уже стоял, глядя на жену зло и насмешливо.
Граф де Лозен (ноябрь 1666 г.)
Комментарий: Месть Филиппу за жестокость и равнодушие. Молодец, так и надо.
— А теперь я собираюсь вас хорошенько отругать, — начал он, подходя к дивану, на котором она сидела. — Снова одна!.. Опять!.. При дворе!.. Прекрасная, как утро!.. Прячетесь! И где? Боже, какой позор! В уголке, столь почитаемом влюбленными, таком незаметном и так хорошо укрытом, что его прозвали «кабинетом Венеры»! Одна!.. Вы бросаете вызов всем правилам, элементарным приличиям, не говоря уже о законах самой природы.
Пегилен уселся рядом с Анжеликой и напустил на себя строгость, подобающую заботливому отцу, который отчитывает непослушную дочь.
— Какая муха вас укусила, милое дитя? Какой мрачный демон снедает вашу душу и подбивает вас пренебрегать ухаживаниями кавалеров, бежать от галантных спутников? Вы забыли о том, что небо наделило вас необыкновенной привлекательностью? Вы хотите оскорбить богов?.. Но что я вижу? Анжелика, сердце мое, этого не может быть!
Голос графа дрогнул. Он взял Анжелику за подбородок и поднял ей голову.
— Вы плачете? Из-за мужчины?
Анжелика кивнула и конвульсивно тихонько всхлипнула.
— Значит, — сказал Лозен, — это уже не ошибка, это — преступление. Ваша главная задача — заставлять плакать других…
[…]
Граф достал из кармана чистейший батистовый платок и заботливо вытер Анжелике щеки и глаза. Она поймала его насмешливый взгляд: остроумных проказ де Лозена привык опасаться не только весь королевский двор, но и сам Людовик. Светская жизнь и распутство уже отметили морщинками уголки его рта, вечно искривленного в саркастической усмешке. Но, несмотря на это, его привлекательное лицо излучало жизнелюбие и довольство. Истинный южанин, гасконец — горячий, как солнце, и проворный, как форель, которую ловят в горных ручьях Пиренеев. Положительно, он мог согреть одним своим присутствием.
Она облегченно вздохнула, откинулась на спинку дивана и по-дружески взглянула на собеседника. Тот улыбнулся.
— Ну что, стало полегче?
— Как будто.
— Сейчас мы все уладим, — сказал граф.
И он на несколько минут замолчал, внимательно рассматривая Анжелику.
Их было совершенно не заметно из галереи, по которой сновали бесчисленные придворные и слуги. Чтобы попасть в нишу, надо было преодолеть три ступени; почти все ее пространство занимал огромный диван, высокие подлокотники которого скрывали сидящих от любопытных взглядов.
[…]
Глаза Пегилена округлились.
— Уж не хотите ли вы сказать, что супруг безразличен к вашим прелестям настолько, что даже никогда не появляется в ваших апартаментах?
У Анжелики вырвался невольный вздох.
— Да, это так, — хмуро сказала она.
— А что думает об этом ваш официальный любовник?
— У меня его нет.
— Что?
Лозен подскочил.
— Ну, тогда, скажем… ваши случайные друзья?
Анжелика промолчала.
— Вы осмелитесь признаться, что у вас их нет?
— Конечно осмелюсь, Пегилен, ведь это правда.
Граф де Лозен не скрывал крайнего изумления.
— То есть вы хотите сказать, что у вас… Или, скорее, как давно вы не… Короче, сколько дней? — строго спросил он.
— Ах! Если бы речь шла о днях…
— Тогда недель?
— Хорошо, раз вы хотите точности, — промолвила Анжелика вымученно, хотя и не удержавшись от смеха, — то я признаюсь вам, что после брачной ночи мой супруг, кажется, забыл, что у него есть жена.
— Не-ве-ро-ят-но! — прошептал Пегилен, делая вид, что вот-вот рухнет в обморок, услышав столь трагическую новость.
[…]
Анжелика запрокинула голову и, почувствовав внезапную усталость, закрыла глаза. Только что она вся пылала, а теперь ей казалось, будто кровь стынет в жилах. Состояние, напоминающее смерть или приближение старости. Она хотела позвать Пегилена на помощь и в то же время осознавала всю опасность разговора, которым они увлеклись. Кроме того, она боялась окончательно испортить и без того никудышные отношения с Филиппом, изменяя ему. Перипетии любовных приключений не привлекали ее. Жизнь и без того была нелегкой. Анжелика решила обойти скользкую тему, прибегнув к психологической уловке, которая уже не раз выручала ее. Она подняла голову и жизнерадостно спросила:
— Кстати, Пегилен, вы мне так и не рассказали: вам все-таки удалось получить должность главного начальника артиллерии?
— Нет, — спокойно ответил Пегилен.
— Как нет?
— Нет, вы уже неоднократно пользовались этим приемом, но на этот раз я не позволю вам сбить себя с толку. Я вас поймал и не собираюсь так легко отпускать. Сейчас меня нисколько не интересует моя должность. Признавайтесь, почему ваша женская жизнь заключается здесь, в этой упрямой головке, а не здесь, — добавил он и положил руку ей на грудь.
— Пегилен! — Анжелика возмущенно подскочила.
Но Лозен удержал ее правой рукой, а левой подхватил под колени, и, лишенная равновесия, она упала на диван. Пегилен прижал Анжелику к себе.
— Молчите и не двигайтесь, — велел он, назидательно поднимая палец. — Дайте лечащему врачу ознакомиться с вашим случаем. Я нахожу его тяжелым, но не безнадежным.
[…]
Внимательно взглянув на собеседника, Анжелика вздрогнула и спрятала лицо у него на груди.
— Пегилен!
Легкомысленный Пегилен был ее старинным другом. Он был связан с ее далекой трагедией. Он появлялся в самые драматичные минуты ее жизни, как марионетка в комедии. Появлялся, пропадал и вновь появлялся.
Вот и сегодня вечером он был рядом, такой похожий на самого себя.
— Нет, нет и нет, — повторил Пегилен. — Я не люблю подвергаться опасностям. Сердечные муки меня пугают. Если вы ждете ухаживаний, то на меня не рассчитывайте.
— А чем же вы сейчас занимаетесь?
— Я вас успокаиваю, а это не одно и то же.
Его палец вновь скользнул по атласной шее молодой женщины и вывел на ней несколько узоров, следуя за извилистой линией ожерелья из розового жемчуга, чья молочная свежесть подчеркивала белизну нежной кожи.
— Вам причинили столько горя, — ласково прошептал он, — а сегодня вечером вы снова страдаете. Черт побери! — он потерял терпение. — Да успокойтесь же вы! Словно натянутая струна. Право, можно подумать, что вас никогда не касалась мужская рука! Я испытываю дьявольское искушение преподать вам маленький урок…
Лозен склонился к Анжелике. Она снова попыталась вырваться, но он силой удержал ее. Его жесты были властными жестами уверенного в себе мужчины, поймавшего удачу; в глазах появился странный блеск.
— Вы достаточно подразнили нас, крошка! Пробил час отмщения. Я умираю от желания ласкать вас, и я уверен, что вы в этом нуждаетесь.
Пегилен принялся целовать ей веки и виски, потом горячие губы опустились к ее рту.
Она вздрогнула. Так подстегивает животное удар хлыстом. К желанию примешивалось чуть извращенное любопытство: на собственном опыте познакомиться с пресловутыми талантами знаменитого Дон Жуана королевского двора.
Пегилен прав: Филипп не в счет. Безумный праздник, блистательный дворцовый балет увлек Анжелику. Она поняла, что не сможет прожить всю жизнь, безучастно наблюдая за этим сумасшедшим танцем, стоя одна в своих прекрасных платьях и дорогих украшениях. Нужно присоединиться к остальным, стать похожей на них, окунуться в бурный поток интриг, сделок с совестью и супружеских измен. Из этого потока можно напиться отравленного, но такого восхитительного напитка, и чтобы не погибнуть, пить надо залпом.
Анжелика глубоко вздохнула. В благотворном тепле мужских ласк к ней вернулась прежняя беззаботность. Поэтому, когда губы Лозена накрыли ее губы, она ответила, сначала робко, затем все более и более страстно.
[…]
Он повернулся и вновь заключил свою даму в объятия.
— Иди ко мне! Как ты прекрасна! Ты такая вкусная!
Ожидание раззадорило их обоих. Анжелика застонала и в порыве страсти впилась зубами в муаровый галун роскошного голубого камзола. Пегилен негромко рассмеялся.
— Тише, тише, маленькая волчица… сейчас я удовлетворю вашу страсть… Здесь слишком людно, позвольте мне руководить нашими маневрами.
Изнемогающая от нетерпения, податливая, Анжелика повиновалась ему. Золотая пелена сладостного забвения упала на все ее печали и горести. Осталось лишь пылающее тело, изголодавшееся по ласкам и наслаждению, и ее больше нисколько не смущали ни место, где она оказалась, ни ловкий партнер, заставлявший ее трепетать от страсти. Она расслаблялась, поддаваясь его напору, потом смело устремлялась вперед, чтобы вновь подчиниться и позволить потоку сладострастия унести ее вдаль, навсегда…
— Дитя мое, вы много грешили, но раскаялись, так что теперь с жаром доказываете и исправляете свои ошибки. Поэтому я не буду лишать вас прощения или благословения маленького бога Эроса. В качестве покаяния вы расскажете…
— О! Вы — ужасный распутник, — ответила обессиленная Анжелика, смеясь низким смехом.
Пегилен поцеловал прядь ее светлых волос. В глубине души он удивлялся тому, насколько сейчас счастлив. Ничего похожего на разочарование, которое нередко приходит после утоления плотского желания. Как же так? Что это за женщина?
— Анжелика, ангел мой, боюсь, что я забуду о всяком благоразумии! Да, я горю желанием узнать вас поближе. Не хотите ли вы… пожалуйста, приходи ко мне сегодня ночью, после того, как король ляжет почивать.
— А мадам де Рокелор?
— Да ну ее!..
Анжелика отпрянула от плеча мужчины, к которому прижималась, и стала поправлять кружева на корсаже.
маркиз Филипп дю Плесси-Бельер
Лето 1667 г.
Прикрытые ресницы Анжелики отбрасывали на ее бледные щеки сиреневатую тень.
— Я все еще жду вас.
Она почувствовала дрожащие и нетерпеливые руки Филиппа на своей груди, ощутила, как затрепетало все его тело, охваченное непреодолимым желанием.
Он тихо выругался, и Анжелика опять не сдержала смех. Вдруг Филипп наклонился, чтобы поцеловать эту нежную, трепещущую шею.
— Вы так красивы, так женственны! — прошептал он. — А я — всего лишь неловкий солдафон.
— Филипп!
Анжелика удивленно взглянула на мужа.
— Какая глупость! Вы злой, жестокий, грубый. Но неловкий? Нет. Такой упрек никогда не пришел бы мне на ум. К несчастью, вы не дали мне возможности познать вас как мужчину, любящего свою избранницу и стремящегося ей угодить.
— Такой упрек я не раз слышал от прекрасных дам. Мне кажется, что я разочаровывал их. По их словам, любовник, одаренный красотой и совершенством Аполлона, должен быть богом… и в постели.
Анжелика засмеялась еще звонче, опьяненная сладким безумием, которое, казалось, упало на них, как падает с ясного неба охотничий ястреб. Всего несколько секунд тому назад они спорили, но теперь его пальцы с нетерпением рвали ее корсаж.
— Осторожно, Филипп, прошу вас, чуть нежнее. Вы же не собираетесь разорвать в клочки этот жемчужный пластрон, который обошелся мне в две тысячи экю? Можно подумать, вы никогда в жизни не раздевали женщин.
— Еще чего! Достаточно задрать юбку…
Она приложила пальцы к его губам.
— Не начинайте все сначала, не становитесь грубым, вы ничего не знаете о любви, вы никогда не испытывали счастья.
— Так ведите меня за собой, прекрасная дама. Научите меня, чего ждут женщины от любовника, прекрасного, как бог.
В его голосе слышалась горечь. Анжелика обвила его шею руками. Ее ноги подкашивались, и тогда он поддержал ее и нежно опустил на мягкий, пушистый ковер.
— Филипп, Филипп, — прошептала она. — Вы думаете, что сейчас подходящие время и место для такого урока?
— Почему бы и нет?
— На ковре?
— Конечно, на ковре. Солдафоном я был, солдафоном и останусь. Если у меня нет права овладеть собственной женой в моем собственном доме, тогда я отказываюсь изучать Карту страны Нежности.
— А если кто-нибудь войдет?
— Какая разница! Я вас хочу именно сейчас. Я чувствую, какая вы пылкая, волнующая, доступная. Ваши глаза сверкают, как звезды, ваши губы влажны…
Он любовался ее лицом, мрамором щек, окрасившимся розовым румянцем.
— Давайте, маленькая кузина, поиграем, и сделаем это лучше, чем в дни нашей юности…
Анжелика издала что-то вроде короткого победного крика и протянула руки. Она была больше не в состоянии ни сопротивляться, ни подавлять мутившее разум желание. Именно она привлекла мужа к себе.
— Только не торопитесь, мой прекрасный любовник, — шептала она. — Дайте мне время побыть счастливой.
Охваченный страстью, Филипп сжал жену в объятиях и овладел ею. Его переполняло ранее неизведанное чувство, которое впервые заставило его быть внимательным к женщине. Он с изумлением увидел, что зеленые глаза Анжелики, жестокости которых он так опасался, понемногу затягиваются мечтательной пеленой. Она забыла о вечной тревоге; в уголках рта больше не прятался вызов, который он так часто там читал. Ее приоткрытые губы слегка дрожали, подчиняясь его напору. Она больше не была врагом. Она доверяла ему. Новые чувства придали Филиппу отваги, и он ощутил наплыв непривычной для себя нежности, вдруг осознав, что Анжелика влечет его за собой загадочными, неизведанными путями. Вместе с потоком сладострастия в нем крепла надежда. Скоро пробьет упоительный час единения, как уже пробил час, когда он заставил трепетать этот тонкий инструмент очаровательной женственности, который так долго не желал ему подчиняться. Сложная задача, требующая терпения и искусства. Он призвал на помощь все свое мастерство и свою мужественность, он приближался к добыче, которая не собиралась бежать. Он думал, что она его унизила и что он до боли ненавидит ее. Но глядя на Анжелику, Филипп почувствовал, как под натиском незнакомого чувства его сердце тает. Куда исчезла гордячка, которая пренебрегала им?
Эта женщина вдруг показалась ему испуганным раненым существом, которое доверилось его рукам и порой нерешительно просило пощады.
То трепещущая, то сходящая с ума от сладкого изнеможения, она машинальным движением перекатывала голову из стороны в сторону, и ее волосы рассыпались по ковру золотистым покрывалом. Казалось, какая-то частичка ее отделилась от тела и вот-вот достигнет того укромного неземного уголка, где два существа остаются наедине со своим наслаждением.
Внезапно ее тело сотрясла долгая дрожь, и Филипп понял, что приближается момент, когда он станет ее полноправным властелином. Каждая последующая секунда усиливала его воодушевление, наполняя неведомым ранее чувством победы, давая небывалую силу, осознание того, что вознаграждение уже рядом. Он вышел победителем из трудного турнира, и приз достался ему нелегкой ценой, но в итоге, благодаря своему усердию и стойкости, он выиграл. Он понял, что больше не должен ждать свою возлюбленную. Она выгнулась в его руках, подобно живому луку. Такая желанная, Анжелика достигла высшей точки наслаждения и теперь стала воплощением ожидания, тревоги и счастья.
Наконец она подчинилась ему, и он почувствовал тайный ответ этого прекрасного тела, которое сумел пробудить и наполнить блаженством. И тогда он тоже отдался страсти. Филипп понял, чего именно ему не хватало всю жизнь — блаженной благодарности этого покорного и любящего тела, которое постепенно расслаблялось, пока она с тихим вздохом возвращалась к действительности.
— Филипп!
Он прижался к жене. Спрятал лицо у нее на груди, и по мере того как строгие очертания старинной гостиной отеля дю Плесси все больше напоминали о реальной жизни, его молчание все сильнее беспокоило Анжелику. Слишком короткие мгновения забытья. Она не смела поверить в собственный исступленный восторг, в то опьянение, после которого она вся дрожала и была слабой до слез.
— Филипп!
Она не решалась сказать, насколько признательна ему за терпение и нежность.
Быть может, она разочаровала его?
— Филипп!
Он приподнял голову. Его лицо оставалось загадочно-непроницаемым, но Анжелика не могла ошибиться. На губах мужа играла едва заметная улыбка, и тогда она дотронулась до светлых усов, на которых блестели капли пота.
— Мой старший кузен…
Лето 1667 г.
— Какая красивая, — прошептал Филипп и, как голодный ребенок, потянулся ртом к близкой груди.
Но почти в ту же секунду отпрянул и зло посмотрел на жену.
— Вы?.. Здесь?! Какая наглость! Какая…
— Я пришла попрощаться с вами, Филипп, попрощаться так, как я умею это делать.
— Женщина должна смиренно ожидать мужа в своей спальне, а не предлагать ему себя. Убирайтесь вон!
Он схватил Анжелику и попытался столкнуть с постели, но она вцепилась в его руку, тихо умоляя:
— Филипп! Филипп, не гоните меня! Разрешите провести эту ночь с вами.
— Нет.
Он с яростью выдернул руку, но Анжелика вновь схватилась за нее: она была достаточно искушенной женщиной, чтобы догадаться, что ее присутствие не так уж отвратительно супругу.
— Филипп, я люблю вас… Позвольте мне остаться в ваших объятиях!
— Зачем вы сюда пришли, черт подери?
— Вы это отлично знаете.
— Бесстыжая! Разве у вас мало любовников, чтобы удовлетворять вашу ненасытную страсть?
— Нет. У меня нет любовников. У меня есть только вы. А вы собираетесь уехать на несколько месяцев!
— Значит, вам не хватает только этого, маленькая шлюха. В вас не больше достоинства, чем в течной суке!
Филипп еще долго бранился, обзывая Анжелику всяческими неприличными словами, но больше не отталкивал ее, и она прижималась к мужу все крепче, слушая гадкие оскорбления, как нежные признания в любви. Наконец, он глубоко вздохнул, схватил жену за волосы и откинул ее голову назад. Она улыбнулась и посмотрела ему прямо в глаза. В ее взгляде не было страха. Она никогда не боялась. И это сломило его сопротивление. Филипп выругался в последний раз и нашел ее губы.
Они занимались любовью в полной тишине, и Филипп втайне боялся оказаться не на высоте. Но страсть Анжелики, почти наивная радость, которую она испытывала в его руках, ее ловкость и мастерство влюбленной женщины, безропотная готовность доставить ему удовольствие развеяли его сомнения. Крошечная искра разгорелась, превратилась в бушующее пламя и выжгла все дурные мысли Филиппа. Его глухой крик, выдавший силу пережитого наслаждения, наполнил сердце Анжелики гордостью. Он ни в чем не признался. Память об обидах, скрытой горечи, о недоверии, о войне, столкнувшей их, была еще слишком свежа. Он все еще пытался лгать. Он не желал ее приласкать. И когда Анжелика легла рядом с ним, окутанная вуалью длинных волос, грубо сказал:
— Убирайтесь вон!
князь Ракоци (зима-начало весны 1670 г.)
Комметарий: аж целых три дня за целых два года одинокой жизни после смерти Филиппа. Развлеклась и отвлеклась. Вдова, имеет право.
— Но сейчас все мысли ушли, — произнес Ракоци, обнажив зубы в своей волчьей усмешке, — и я чувствую только свое алчущее тело.
— Вы еще чувствуете голод?
— Да… к вам.
Напрягшись, он неотрывно смотрел своими блестящими глазами ей в глаза:
— Женщина… Прекрасная француженка, отнеситесь серьезно к моей любви. Я ведь не болтун.
— Конечно, вы это уже доказали, — взволнованно сказала она с улыбкой.
— Мои слова так же серьезны, как и поступки. Моя любовь к вам ощущается в моих руках, в моих ногах, во всем моем теле. Если бы я мог заключить вас в объятия, то отогрел бы вас.
— Но мне не холодно!
— Нет, вам очень холодно. Я чувствую, что ваше сердце потеряно и заледенело, я слышу его тайные рыдания… Идите ко мне.
Он сильно, но не грубо обнял Анжелику, и это лишило ее сил. Губы Ракоци на ее затылке искали за ушком самое нежное, самое податливое местечко. Она не в состоянии была его оттолкнуть.
Их волосы смешались. Она чувствовала ласковое прикосновение его шелковистых усов на своей груди, которую он, склонившись, целовал, словно пил из источника наслаждения.
Ее пронзило глубокое, почти болезненное из-за своей сладости волнение, от которого пересохло в горле и задрожали руки. С каждой секундой она все теснее сливалась с этим жестким неотразимым телом. Когда он отпустил ее, она зашаталась, растерянная, потерявшая опору. Глаза Ракоци продолжали требовательно молить.
Анжелика отстранилась и пошла в спальню. И вдруг, охваченная нетерпением, начала раздеваться. Она лихорадочно сорвала жесткий атласный корсаж, уронила тяжелые юбки. Ее теплое и легкое тело трепетало в кружевной сорочке.
Стоя на коленях на кровати, Анжелика распустила волосы. Ее охватила горячая страсть, первобытная и бездумная. У него ничего не было. Она ничего не просила. Она с наслаждением позволила волосам струиться по голой спине, провела по ним руками, откинула назад, запрокинув голову и закрыв глаза.
Ракоци любовался ею с порога комнаты.
Янтарный свет масляного ночника, поставленного в изголовье алькова, подчеркивал нежный изгиб спины, отмечал ее дрожь и углублял великолепный темный блеск золотистых волос, которые струились на округлые плечи, на обнаженные груди.
У нее на шее оставалось только ожерелье из розового жемчуга.
Сквозь ресницы она смотрела, как он подходит. И вдруг с удивлением поняла, на кого он похож. Своей высокой и худощавой фигурой он напоминал ее первого супруга, графа де Пейрака, сожженного на Гревской площади. Просто он был немного ниже ростом и не хромал.
Она протянула к нему руки, призывая глухим стоном.
Он бросился к ней и вновь обнял. Она ослабела и покорилась, полностью отдавшись нежной власти его ласк. Ее охватило острое и яркое наслаждение.
«Как это чудесно — мужчина», — подумала она.
[…]
Уже третью ночь она спала в своей теплой удобной постели за задернутым пологом рядом с этим мужчиной. Она радовалась вновь обретенному ощущению присутствия другого человека рядом с собой и даже во сне наслаждалась его присутствием. И когда на рассвете сон становился более чутким, первым делом она искала контакта с его неподвижной рукой, с теплом его волос. Когда его не будет рядом, она вновь ощутит холод, снова почувствует одиночество. Анжелика не задумывалась, любит ли его. Это не имело значения.
Франсуа Дегре (май 1670 г.)
Комментарий: Дегре — мастер секс-терапии)))
Вы можете прочитать эту сцену в полном переводе «Друзей Анжелики»
- All Posts
- «Друзья Анжелики»
- Адаптации романа
- Анн Голон
- География в романе
- Голосования и опросы
- Исторический фон
- Монография Щепотьева
- Потерянные главы
- статьи Вики
- Статьи о романе
- Творчество читателей
- Фильмы и книги для поклонников «Анжелики»
- Back
- Актеры
- Комиксы
- Фильм 2013 г.
- Фильмы 1960х гг.
- Back
- Анжелика и заговор теней
- Анжелика и Король
- Back
- Фанфики
- Юмор
- Арт
- Зонги
- Куклы
- Стихи
- Сценарии
- Back
- История XVII века
- Мореходство
- Музыка и танцы
- Одежда и прически
- Театр, живопись, литература
- Архитектура и интерьеры
- Исторические лица в романе
- Back
- Новости
- Статьи и интервью
48 глава. 3 том «Анжелика и король». Ранее эта глава переводилась не полностью. Во всех известных переводах был оставлен лишь диалог Анжелики с месье де Ла Рейни, а постельная сцена Анжелики и Дегре по непонятной причине подвергалась цензуре. Ниже представлен полный перевод 48 главы. Франсуа Дегре, лейтенант полиции, заместитель начальника…
Король (июль 1670 г.)
Комментарий: Людовик XIV планомерно и упорно давил на Анжелику. Она оттягивала интимный момент так долго, как могла.
— Это Трианон, — сказал король.
Он один находился возле нее на лужайке. Король обнял Анжелику за талию, и они медленно поднялись к домику.
— Этот час настал, ведь правда, Анжелика? — очень тихо спросил король. — Пора нам обрести друг друга.
Его голос прерывался, и она чувствовала, как дрожат его властные пальцы на ее талии. Король так никогда и не избавился от своей робости в отношениях с женщинами. В решительный момент его охватывал страх.
— Моя дивная любовь! Дивная любовь!..
Анжелика уже не противилась. Маленький дворец звал в свое тихое уединение. Не было сил сопротивляться той воле, что влекла ее. Ничто не могло разрушить окружавшую их таинственность, созданную из цветов, уединения и полумрака.
За ними закрылись стеклянные двери. Комната, обитая парчой, представляла собой образец изящного вкуса. В своем смущении Анжелика заметила только, что все это восхитительно и что в алькове стоит большая кровать с поднятым пологом.
— Мне страшно, — прошептала она.
— Ничего не бойтесь, любовь моя.
Опустив голову на его плечо, она позволила поцеловать себя в губы, расстегнуть корсаж и обнажить нежную округлость грудей, позволила насладиться прикосновением к теплому обнаженному телу. Он нежно увлекал ее, сам взволнованный и словно пораженный силой своего желания.
— Иди же, иди сюда! — еле слышно умолял он.
Его чувственность оказалась стихийной и инстинктивной. Неудержимый поток, буря влекли его к желанной женщине. Этот слепой порыв мужчины не мог не волновать в сравнении с обычной невозмутимостью монарха.
Анжелика, стоя возле кровати, открыла глаза. Король, не раздумывая, предался ей, а она чувствовала себя сильной, вооруженной материнскими чувствами и опытом. Она готова была принять его в свои объятия и ласками успокоить невысказанное терзание этого сильного мужского тела. Но это длилось лишь одно мгновение. Вдруг она напряглась, зрачки ее глаз, устремленных в сгущавшийся полумрак, расширились.
— Гроза, — пробормотала она.
Послышался отдаленный раскат грома. Король пытался понять ее смятение.
— Это не страшно. Чего вы боитесь?
Но в его объятиях лежало теперь напряженное непокорное тело. Она вырвалась, подбежала к окну и приложила пылающий лоб к прохладному стеклу.
— Что опять случилось? — спросил король.
Его голос дрожал от сдержанного гнева.
— На этот раз дело не в целомудрии. Ваша нерешительность говорит о раздвоенности, которую я давно уже подозревал. Между нами стоит другой мужчина!
— Да.
— Кто он? — прорычал король.
Она обернулась, изменившись до неузнаваемости, сжав кулаки. Ее зеленые глаза сверкали, как карбункулы.
— Жоффрей де Пейрак, мой супруг, которого вы заживо сожгли на Гревской площади! — Анжелика медленно закрыла лицо руками. Приоткрытым ртом она ловила воздух. — Жоффрей де Пейрак, — повторила она.
Герцог де Вивонн (август 1670 г.)
Комментарий: Очень неоднозначная ситуация. С одной стороны простительно, ведь после Ракоци прошло немало времени, но переспать в качестве платы за проезд, отправляясь на поиски любимого мужа, как-то не очень красиво выглядит.
— Давайте объяснимся. Нам нужно лучше понять друг друга — вымолвил он.
— Но… по-моему, мы и так понимаем друг друга как нельзя лучше, — прошептала Анжелика.
Слегка надув губы, она глядела ему прямо в глаза. Словно зачарованный, Вивонн сделал несколько шагов и упал на колени перед диваном. Его руки сомкнулись вокруг тонкого стана. Склонив голову, он благоговейно и страстно припал губами к атласной коже в ложбинке между ее грудями и застыл над загадочным сумраком, откуда исходил пьянящий аромат, аромат тела Анжелики.
Она не делала никаких попыток к отступлению и лишь слегка повела грудью, в то время как ее красивые веки опустились, прикрыв на мгновение блеск глаз. Затем он почувствовал, как она выгибается, отдаваясь его ласкам.
Его охватила безумная страсть, жажда обладать этой золотистой плотью, такой твердой и упругой и в то же время гладкой, как хрупкий фарфор. Его губы жадно целовали ее. Он поднялся с колен, обнимая ее, лаская губами ее круглое гладкое плечо, прильнул к теплой ямочке под ее горлом и почувствовал, что изнемогает.
Обвив рукою его голову, Анжелика нежно положила ладонь на щеку Вивонна и заставила его взглянуть ей в лицо. Ее изумрудные, с синеватым отблеском глаза встретились с его глазами, голубыми и жесткими, как у всех Мортемаров. Но этот Мортемар был ею побежден. Вивонн еще успел подумать, что никогда в жизни не видел такой красоты и не испытывал такого блаженства.
— Вы отвезете меня в Кандию? — спросила она.
— Мне кажется… Мне кажется, что я не смог бы поступить иначе, — хрипло ответил он.
[…]
Этому случайному любовнику Анжелика решила явить все свое искусство. Она поклялась себе во что бы то ни стало приворожить его, а такой пресыщенный повеса, как герцог, не удовлетворился бы одними лишь пассивными объятиями.
То ластясь, то заливаясь смехом, то как будто чего-то пугаясь и слегка дичась, она самозабвенно покорялась его воле, а потом вдруг уклонялась от исполнения его очередной просьбы, и тогда, умирая от нетерпения, он тихо умолял ее и уговаривал.
— Не будет ли это нескромным?
— А на что нам скромность?
— Я не знаю… Еще вчера мы едва знали друг друга.
— Неправда! Я всегда вами восхищался и безмолвно вас обожал.
— А я, признаться, считала вас всего лишь занятным. Сегодня вечером я словно увидела вас в первый раз. Вы намного более… волнуете меня, чем я предполагала раньше. И я вас немножко боюсь.
— Боитесь?
— Ах, эти жестокие Мортемары! О них говорят такое…
— Вздор!.. Забудьте ваши подозрения… милая моя!
— Нет… господин герцог… о, дайте мне перевести дух. Послушайте, я взяла за принцип позволять себе некоторые вещи лишь с тем возлюбленным, которого я знаю очень, очень давно.
— Вы очаровательны! Но я попробую заставить вас отказаться от ваших принципов. Неужели вы считаете, что я на это не способен?
— Может быть… Я уже не знаю.
Они говорили тихим, страстным шепотом в полумраке комнаты, освещенной тусклым, колеблющимся огоньком догорающей свечи, и Анжелика отдавалась страстной и нежной любовной игре, непритворно дрожа в крепких руках, которые гнули и подчиняли себе ее тело. Свеча, вспыхнув в последний раз, погасла, и окутавшая их сообщница-тьма, казалось, подняла ее на гребне волны и понесла дальше и дальше в темном потоке. И она отдалась этому потоку, кружась, ничего не видящая и на все согласная, в вечно новом и неизменно удивляющем ее водовороте сладострастия. Она забыла обо всем, и это придавало искренности ее вздохам в этом радостном и смелом единоборстве и сделало необычайно трогательными признания и стоны, которые исторгало из ее уст наслаждение.
маркиз д’Эскренвиль (август-сентябрь 1670 г.)
Комментарий: грубая скотина
Когда она услышала приближающиеся к двери неторопливые шаги маркиза д’Эскренвиля, ей показалось, что сейчас она не выдержит и закричит.
Пират отпер дверь и вошел. Ему пришлось нагнуться, чтобы не удариться головой о низкий потолок. Рыжеватый огонь фонаря освещал его лицо снизу. Со светлыми глазами, загорелой кожей и сединой на висках он мог бы показаться красивым, если бы не безобразящий его злобный оскал.
— Итак, — сказал он, взглянув на поднос с пустой посудой, — госпожа маркиза изволила счавкать весь свой корм?
Она не удостоила его ответом и с презрением отвернулась. Он положил руку на ее обнаженное плечо. Анжелика отпрянула и, бросившись в глубину каюты, забилась в угол. Она поискала глазами какой-нибудь предмет, пригодный для защиты, но ничего не нашла, Д’Эскренвиль наблюдал за ней со злорадным видом кота, играющего с пойманной мышью.
— Нет, — проговорил он. — Сегодня ты от меня не сбежишь. Сегодня я сведу с тобой счеты, и ты мне за все заплатишь.
— Но я же ничего вам не сделала! — запротестовала Анжелика.
Он засмеялся.
— Не ты, так твои сестры… Какая разница! Ты достаточно сделала другим, чтобы сто раз заслужить наказание. Скажи, сколько их было, тех, которые ползали у твоих ног? Ну, скажи, сколько?
Огонек безумия в его глазах внушал Анжелике панический ужас. Взгляд ее отчаянно заметался в поисках выхода.
— Ну что, ты начинаешь бояться? Это мне уже больше нравится… У тебя поубавилось спеси? Отлично, скоро ты будешь молить меня о пощаде. Я знаю, как это делается!
Он снял с себя портупею и вместе с саблей бросил ее на койку, затем швырнул туда же свой кожаный пояс и с циничным бесстыдством начал расстегивать штаны.
Анжелика схватила первое, что подвернулось ей под руку, — маленький табурет — и кинула в него. Он увернулся, ухмыляясь, подошел к ней и обхватил ее обеими руками. Когда он нагнулся к ее лицу, она укусила его за щеку.
— Сука! — крикнул пират.
В бешенстве он схватил ее за руки и попытался свалить на пол. Они боролись яростно и безмолвно в тесном пространстве каюты, и их сплетенные тела гулко ударялись о дощатые стены.
Анжелика чувствовала, что быстро изнемогает. Она упала, и д’Эскренвиль, тяжело дыша, навалился на нее всем телом и придавил ее к полу. Молодая женщина совсем выдохлась, силы оставили ее, и она могла заставить себя только поворачивать голову то влево, то вправо, чтобы избежать прикосновений этой склоненной над ее лицом ухмыляющейся маски.
— Спокойно, спокойно, моя прелесть. Вот ты у меня и поумнела. Дай-ка я рассмотрю тебя вблизи.
Он разорвал на ней корсаж и, довольно хрюкнув, впился губами в ее тело. Охваченная омерзением, она извивалась, пытаясь вырваться, но он еще крепче стиснул ее, раздвинул ее ноги, мало-помалу подчиняя себе это бунтующее женское тело. В момент, когда он приготовился овладеть ею, она изо всех сил рванулась. Пират выругался и обрушил на нее такой жестокий удар, что она завопила от боли. Несколько бесконечных минут Анжелике пришлось выносить его слепое опустошающее неистовство, пока он насыщался ею с громким пыхтением хозяйничающего в своем логове дикого кабана.
Когда он встал, она горела от стыда.
Д’Эскренвиль приподнял ее, изучающе посмотрел на ее мертвенно-бледное лицо, затем снова пихнул ее на пол, и она тяжело повалилась к его ногам.
— Вот такими мне нравятся женщины, — проговорил он. — Для полного совершенства тебе не хватает только одного — слез.
Он привел в порядок свой красный суконный камзол и застегнул поясной ремень. Опираясь одной рукой о пол, Анжелика другой запахнула на груди лохмотья, оставшиеся от платья. Ее светлые волосы, как густая вуаль, свесились на лицо, открыв согнутую шею.
Д’Эскренвиль в последний раз пнул ее носком сапога.
— Ну, плачь же, плачь!
Абд-эль-Карим (осень 1670 г.)
Комментарий: ловко подстроенная проверка Османа Ферраджи
Евнухи отвели Анжелику в окутанный тьмой шатер. Ее толкнули на мягкий шелковый диван; входной полог снова опустился. Она окликнула всегда ночевавшую вместе с нею черкешенку, но сегодня той в шатре не было. Анжелика осталась наедине со снедавшим ее желанием.
Снаружи евнухи, равнодушные к охватившей лагерь эротической лихорадке, ревностно караулили женщин, предназначенных для их хозяина султана.
Анжелике было тяжело дышать. Воздух был душен. Все звуки затихли, кроме тех, что выдавали продолжающуюся за пологом шатра, прямо на голой земле, безудержную вакханалию всеобщего, неутомимого совокупления.
Анжелика чувствовала себя больной, ей было стыдно за свою слабость. Она вся дрожала от нервного возбуждения. Она не услышала, как в задней части шатра скрипнула разрезаемая кинжалом материя и внутрь легко скользнуло чье-то гибкое тело. Только когда ее горящей кожи коснулась твердая, прохладная ладонь, она вздрогнула, пронизанная смертельным испугом.
В слабом, рассеянном свете она узнала склоненное над ней торжествующее, преображенное страстью лицо.
— Вы сошли с ума!
Она чувствовала, как его руки ласкают ее через тонкую кисею сорочки, ищут ее тело. Улыбка на лице шейха Абд-эль-Карима была подобна блеску африканской луны.
Резким движением Анжелика приподнялась с подушек и встала на колени. Все арабские слова, казалось, вылетели из ее памяти, но ей все же удалось с трудом составить фразу:
— Уходи! Уходи! Тебя могут убить.
— Я знаю. Но что мне до этого! Так нужно… Сегодня ночь любви.
Он тоже стоял на коленях. Его мускулистые руки железным кольцом охватили ее стан.
Теперь она видела, что он пришел к ней полуобнаженный, в одной набедренной повязке, готовый к любви. Его гладкая, пряно пахнущая плоть прижималась к ее плоти. Она попыталась бесшумно оттолкнуть его, но он уже гнул ее тело с могучей силой, придаваемой желанием. Он медленно опустил ее на подушки, и она перестала противиться, покорившись неодолимой и неистовой страсти этого незнакомца.
Нависшая над ними опасность смерти еще более усиливала владеющее Анжеликой возбуждение. Их движения, одновременно сдержанные и страстные, сопровождало грозное, глухое безмолвие, сообщавшее их блаженному исступлению сладость запретного плода.
Внезапно вокруг них, словно из-под земли, выросли евнухи. Они вошли в шатер неслышно, черные и страшные, как демоны. Анжелика увидела их раньше своего любовника, самозабвенно предававшегося блаженству обладания. Она пронзительно вскрикнула… Евнухи оторвали их друг от друга, схватили его и выволокли из шатра…
Мулей Исмаил (зима 1671 г.)
Комментарий: она ему так и не сдалась, несмотря ни на что
Анжелика зарылась лицом в подушки, сгорая от стыда, который неотступно терзал ее с той самой минуты, когда взгляд Мулея Исмаила с силой пробудил в ней древнее, как мир, влечение. Он держал ее под своим взглядом так же, как скоро будет держать в своих объятиях, и при этом он, быть может, еще предпочтет не торопиться, ожидая, чтобы она предложила ему себя сама. А она не сможет устоять перед властным прикосновением этого мужского тела… «У меня нет на это сил, — думала она. — Ведь я всего лишь женщина… Что я могу поделать?»
Она заснула в слезах, словно измученный ребенок. Сон ее был беспокоен. Ее томило желание. Она слышала хриплый, страстный голос Мулея Исмаила: «Женщина! Женщина!..» Это звучало как заклинание! Как молитва!..
Он был здесь. Его лицо склонилось над ней, и сквозь пары курящегося ладана она видела его рот африканского идола, его громадные, загадочные, как сама пустыня, глаза. Она ощутила нежное прикосновение его губ к своему плечу и тяжесть его тела на своем теле. Он стиснул ее в сладостных объятиях, приподнял, прижимая к своей гладкой, мускулистой груди. И она, изнемогая, обвила его руками, мало-помалу осознавая, что это уже не сон. Ее рука скользнула по янтарной, благоухающей мускусом коже, погладила твердый бок, стянутый в талии стальным поясом. Потом она нащупала какой-то небольшой, холодный, угловатый предмет — то была рукоять кинжала. Пальцы Анжелики судорожно сомкнулись вокруг нее, и это было как дар, как напоминание, прозвучавшее из глубин ее далекого прошлого: «Маркиза ангелов! Маркиза ангелов! Помнишь кинжал цыгана Родогона, которым ты перерезала горло Великому Кёзру Парижа?.. Как славно умела ты тогда владеть этим кинжалом!..»
И вот она снова держала в руке этот кинжал. Ее пальцы сжали его еще крепче, и холод металла прогнал владевший ею дурман. Собрав все силы, она выдернула его из ножен и ударила… Мулея Исмаила спасли его стальные мышцы. Едва клинок рассек кожу на его горле, как он отпрянул назад со стремительностью тигра. Он так и застыл, по-прежнему пригнувшись и широко раскрыв глаза от безмерного изумления. Он почувствовал, что по его груди течет кровь, и понял, что еще мгновение — и кинжал перерезал бы ему сонную артерию…
Не отрывая взгляда от Анжелики — но теперь она уже ничего не могла ему сделать, — он подошел к гонгу и ударил в него.
Колен Патюрель (весна 1671 г.)
Комментарий: роман, замешанный на тоске по сильному плечу, страхе перед возможной скорой смертью и благодарности за спасение. Как она сама сказала: «Мы нуждались друг в друге точно так же, как в хлебе, воде и сне, чтобы выжить».
Милый, милый Колен, неукротимый и скромный! Благородное, смелое сердце! Какой он высокий и широкогрудый… Она никогда не сможет обнять его так, чтобы кончики ее пальцев коснулись друг друга. Анжелика подошла так тихо, что нормандец увидел ее лишь тогда, когда она прижалась щекой к его руке.
Он вздрогнул и тотчас отстранился.
— Значит, ты поняла то, что я тебе сейчас объяснил? — резко спросил он.
— Думаю, что поняла, — прошептала Анжелика.
Она нежно провела руками по груди Колена Патюреля и дотянулась до его плеч. Он снова отпрянул и залился краской.
— Нет, нет, не надо!.. — проговорил он. — Ты меня не поняла. Я ничего от тебя не требую. Бедная моя девочка… Что ты теперь будешь обо мне думать?
Он держал ее за руки так, чтобы она не могла подойти к нему вплотную. Если она коснется его, если он опять ощутит ее ласку, он не устоит и потеряет голову.
— Что же ты теперь будешь обо мне думать? — повторил он. — Я так старался, чтобы ты ни о чем не догадалась… Я бы никогда и рта не раскрыл и ты бы ничего не узнала, если бы только не застала меня врасплох… когда я едва очнулся после сна, в котором мне снилась ты… Забудь мои слова… Я сам себя за них ругаю. Бедняжка ты моя, я ведь все понимаю… Для женщины рабство так же тяжело, как и для мужчины. Хватит с тебя и того, что тебя продавали, что тебя, как вещь, передавали от одного хозяина другому. Никто никогда не скажет, что я тоже стал одним из них и взял тебя силой.
Глаза Анжелики наполнились светом. От прикосновения горячих рук Колена Патюреля ее самое обдавало жаром, а вид его сурового лица, искаженного сейчас непривычным для него смятением, трогал ее до глубины души. Она никогда раньше не замечала, что в его золотистой бороде прячутся такие полные, яркие губы… Конечно, он мог силой удерживать ее на расстоянии, но он недооценил власть взгляда Анжелики. Несколько мгновений — и она снова очутилась на его груди и обвила руками его шею.
— Девочка, — прошептал он, — отойди… Я ведь не ангел, я всего лишь мужчина.
— А я всего лишь женщина… — с дрожащим смехом промолвила Анжелика. — Ах, Колен, милый Колен, разве мало выпало нам непосильных испытаний?.. Я думаю, то, что произошло сегодня, послано нам в утешение.
И она прижалась лбом к его груди, исполнив то смутное желание, которое не покидало ее во время их нелегкого путешествия. Она упивалась его силой, его мужским запахом, который она наконец осмелилась вдохнуть, и покрывала частыми, робкими поцелуями его мускулистую плоть.
Это немое признание поразило нормандца, как удар молнии поражает могучее дерево, — все его тело сотрясла неистовая дрожь. Он наклонился к Анжелике, охваченный безграничным удивлением. Это существо, которое судьба дала ему в спутницы на время их тяжкой одиссеи, существо, подчас казавшееся ему слишком гордым и слишком умным для такого, как он, вдруг сделалось просто женщиной, похожей на других, ластящейся и откровенно просящей мужской любви, как те, что пристают в портах к ладным русобородым морякам. Тесно прижавшаяся к нему Анжелика не могла не почувствовать бушующей в нем страсти и ответила едва уловимым движением всего своего тела, не преодолевшего еще до конца стыдливости и робости, но уже неудержимо жаждущего любви. Трепеща от желания, она безмолвно звала его, поводя шеей и грудью, точно влюбленная горлица.
Вне себя от волнения, нормандец приподнял ее, чтобы заглянуть ей в лицо.
— Не может быть! — прошептал он.
Вместо ответа она уронила голову на его плечо. Тогда он подхватил ее на руки и понес. Он дрожал. Он унес ее к самой дальней стене пещеры, словно боясь посмотреть на свое ослепительное счастье при свете дня. Здесь царил сумрак, песок был мягок и прохладен.
Кипевшая в крови Колена Патюреля страсть, сильнейшая из всех природных влечений, подобно горному потоку, смела на своем пути все преграды, в том числе и ту, что была воздвигнута его собственной щепетильностью и так долго сдерживала бешеный натиск его желаний.
Дав себе волю, он уже не мог остановиться, опьяненный силой, которую вдохнула в него Анжелика. Он пожирал ее с исступленной жадностью мужчины, изголодавшегося по женщине, и ее нагота, гладкая кожа, шелк длинных, густых волос и страстное, упоительное чувство, которое он испытывал, лаская ее нежные груди, не только не утоляли его голод, но, напротив, разжигали в нем стремление насладиться ею еще и еще. Он так сильно желал эту женщину, а его нетерпение после многодневных тайных мучений было столь велико, что он едва ли не насиловал ее, без устали заставляя ее отдаваться ему, замирая в безмолвном изнеможении на ее теле и ревниво сжимая ее в своих объятиях, словно драгоценнейшее из сокровищ.
Когда Анжелика вновь открыла глаза, в пещере было уже совсем темно. Должно быть, солнце уже зашло и вечерняя заря догорела.
[…]
Теперь Колен Патюрель шел вперед со спокойной душой, не терзаясь больше, точно грешник в адском пламени, и не томясь постоянным страхом себя выдать. А Анжелика знала, что ей нечего бояться его злых взглядов и отчужденного молчания. Она больше не будет чувствовать себя одинокой, и, когда ей захочется, она всегда сможет поцеловать этот длинный бугорчатый шрам, который остался на шее нормандца после того, как Мулей Исмаил приказал продержать его десять дней в утыканном шипами железном ошейнике.
[…]
Он сгорал от желания прижать ее к себе, завладеть ее губами и лечь с нею под луною на песок, чтобы снова изведать то сладостное упоение, которое он познал в ее объятиях. Но нет, нельзя, им ведь еще идти и идти, а его малютка так устала. И нужно помнить, что она, бедняжка, страдает от голода и что ее укусила эта паскудная гадюка. А он, Колен Патюрель, на время совсем забыл об этом, как самая последняя скотина! Раньше он никогда особенно не старался быть бережным со своими подружками, но ради этой он непременно научится.
Ах, если бы он мог исполнить все ее желания, уберечь ее от всех горестей и лишений! Если бы он мог поставить перед нею стол, уставленный самыми изысканными яствами, и сделать так, чтобы его милая спала не на голой земле, а «в кровати широкой с крахмальным бельем, с букетом барвинка над каждым углом», как поется в старинной народной песне… Когда они придут в Сеуту, они вместе напьются из источника, воду которого семь лет пил Одиссей, когда был в плену у влюбленной в него волшебницы Калипсо, дочери Атланта. Про этот источник рассказывают многие бывалые моряки… Он шел и мечтал. Сейчас она уже спит, она устала. Зато он не устал ничуть! Как может он устать — ведь он несет на спине всю радость мира.
[…]
Лишенные всего, они жадно наслаждались своей любовью и не знали пресыщения. Их влекло друг к другу с той неудержимой силой, с какой погибающих от жажды путников влечет к источнику, нежданно дарящему им жизнь. Сливаясь в объятиях, упиваясь поцелуями, они торжествовали над судьбой и, забыв все свои печали, отдавались потоку, в котором текла живая вода надежды. Так им открылась великая истина — что любовь была создана Творцом в утешение первому мужчине и первой женщине, чтобы те не пали духом от испытаний, уготованных им на земле.
Анжелику еще никогда не любил мужчина столь высокого роста и мощного сложения. Ей нравилось сидеть у него на коленях, прижавшись к его могучей груди; его сильные руки ласкали ее, и они, полузакрыв глаза, целовались — долго и благоговейно.
Монтадур и Ко (октябрь 1671 г.)
Комментарий: насилие в худшем виде
Анжелика увидела, как один из драгунов бросился вверх по лестнице, держа на вытянутых руках одного из маленьких мальчиков Рамбургов. Она побежала навстречу ему и споткнулась о брошенный кем-то мушкет. Рядом с ним лежал заряд вместе с кремнем. Она схватила ружье и в каком-то трансе приготовилась стрелять. Она не знала, как нужно правильно заряжать мушкет, но, когда она подняла тяжелое оружие и нажала на спусковой крючок, солдат, в которого она прицелилась, крутнулся на месте, как кукла, и рухнул назад с лестницы. Там, где только что было его лицо, теперь зияла черная дыра.
Она прислонилась для упора к перилам и продолжала стрелять по красным мундирам, которые пытались взобраться по лестнице, до тех пор, пока чьи-то руки не схватили ее сзади и не парализовали все ее движения.
Она успела заметить еще три картины. Она увидела бегущую Барбу, которая прижимала к груди Шарля-Анри. Она увидела Бертиль, ее личную горничную, которая заливалась слезами в лапах непристойно расстегнутых солдат. Она увидела раскрытые в ночь окна, сквозь которые вышвыривали наружу тела людей. Потом она перестала что-либо замечать вокруг себя, поглощенная животным страхом за свою собственную судьбу. Никогда еще она не испытывала такого дикого ужаса, даже тогда, когда ее приковали к столбу, собираясь пытать. До сих сор она в любых случаях не позволяла себе потерять рассудок, который возвышал ее над другими, над жизнью и смертью.
Но в эту ночь она не испытывала ничего, кроме отчаяния и слепого желания во что бы то ни стало избежать ожидавшей ее участи. Но чем отчаяннее она боролась, тем сильнее охватывало ее чувство паники, потому что она понимала свое бессилие. Она вспомнила, как когда-то в таверне «Красная Маска» молодые придворные бросили ее на стол, чтобы изнасиловать. Тогда ей пришла на помощь Сорбонна.
Но сегодня ночью никто не придет! И дьяволы отомстят этой непобедимой женщине, которая слишком часто ускользала из расставленных ими ловушек. Они подбегали к ней со всех сторон, с дьявольскими масками вместо лиц, в своих красных мундирах-ливреях Ада, с волосатыми лапами. Сегодня ночью они уничтожат ее и лишат ее волшебного свойства, охраняющего ее от осквернения. Слишком часто она проходила через пламя греха и не обжигалась. Сегодня они обесчестят ее, и она станет такой же, как все другие. Никогда больше она не будет щеголять перед ними своими чарами.
Зловонное дыхание у ее гордого рта, мерзкие, отвратительные лица, прижимающиеся к ее губам, заглушая ее крики своим тошнотворным насилием. Их пальцы, как отвратительные слизняки, шарили по ее телу, ее платье было изодрано на клочки.
Ее тело было распростерто на полу, и чьи-то руки, как стальные оковы, прижимали к нему ее лодыжки. Ее плоть принадлежала им. В ее ушах звенели их непристойные крики, и она задыхалась, почти теряя сознание, как будто тонула в глубоких черных водах, в то время как они зверски подчиняли ее своим желаниям.
Это было хуже кинжала убийцы. Ее собственное тело больше не принадлежало ей, оно стало источником позора. Ее пронизала невыносимая боль, и все ее существо было захлестнуто черной, безумной мукой до того милосердного мгновения, когда она погрузилась в спасительное беспамятство.
граф Жоффрей де Пейрак
Без комментариев))
На корабле (лето 1675 г.)
Он нежно коснулся рукой щеки Анжелики и прижал ее лицо к своему плечу.
— Останьтесь, не уходите… Сейчас вы нужны только мне.
Анжелика дрожала всем телом. Не может быть — неужто он и в самом деле стал с нею так нежен?
Он обнимает ее… Он ее обнимает!
Ее закружил водоворот самых противоречивых чувств — они вдруг все разом обрушились на нее, такие же сокрушительные, как только что миновавшая буря.
— Нет, не может быть! — воскликнула она, снова вырываясь из его объятий. — Ведь вы меня больше не любите… Вы меня презираете… Считаете меня уродиной!..
— Да что вы такое говорите, моя красавица? — сказал он, смеясь. — Неужели я настолько глубоко вас задел?
Он отстранил ее от себя на расстояние вытянутой руки и, держа за плечи, пристально на нее посмотрел. Он улыбался, но вместе с привычной иронией в его улыбке были сейчас и грусть, и нежность, а в ярких черных глазах разгорались искорки страсти.
Анжелика в смятении провела рукой по своему замерзшему, напряженному лицу, по слипшимся от морской воды волосам.
— Но ведь я выгляжу ужасно, — простонала она.
— О, разумеется, — насмешливо подтвердил он. — Ни дать ни взять — русалка, которую я выловил сетью из морских глубин. У нее холодная горькая кожа, и она боится мужской любви. Какое странное обличье вы для себя выбрали, госпожа де Пейрак!
Он взял ее обеими руками за талию и неожиданно поднял, как соломинку.
— Да вы сумасшедшая, моя милая, просто сумасшедшая! Ну кто не пожелал бы вас? Их даже слишком много, тех, кто вас желает… Но вы принадлежите только мне.
Он отнес ее к постели и уложил, все так же прижимая к себе и гладя по лбу, словно заболевшего ребенка.
— Кто не пожелал бы вас, душа моя?
Ошеломленная, она больше не противилась его объятиям. Страшная буря, так ее напугавшая, нежданно подарила ей этот прекрасный миг, на который она уже не надеялась, хотя продолжала одновременно и желать его, и бояться. Почему? Как объяснить это чудо?
— Ну же, снимите поскорее эту одежду, если не хотите, чтобы я стащил ее с вас сам.
С обычной своей уверенностью он заставил ее снять с себя мокрые, прилипшие к ее дрожащему телу юбки, корсаж, сорочку.
— Вот с чего нам следовало начать, когда вы в первый раз явились ко мне в Ла-Рошели. Спорить с женщиной бесполезно… только зря теряешь драгоценное время, которое можно было бы использовать куда лучше… не правда ли?
Теперь она лежала нагая, соприкасаясь с его обнаженным телом и начинала все острее чувствовать его ласки.
— Не бойся, — шептал он. — Я только хочу тебя согреть…
Она больше не спрашивала себя, почему он вдруг так ревниво и властно привлек ее к себе, позабыв про все упреки и обиды.
Он желает ее. Он ее желает!..
Казалось, он открывает ее для себя заново, как мужчина, в первый раз познающий женщину, о которой долго мечтал.
— Какие у тебя красивые руки, — сказал он с восхищением.
Это было уже преддверие любви.
Той великой, волшебной любви, которую они изведали много лет назад. Их снова соединили узы плоти, дарящие им блаженство и сладкие воспоминания, — те узы, что продолжали притягивать их друг к другу через время и расстояния.
Руки Анжелики сами собой обняли его, потом ей вспомнились некогда привычные движения — но теперь в них было что-то новое и волнующее. Она чувствовала — хотя сама еще не могла ему ответить — властное прикосновение его уст к ее устам. Потом к ее шее, плечам…
Его поцелуи становились все более страстными, как будто он желал жадно выпить ее кровь.
Последние страхи рассеялись. Ее любимый, мужчина, созданный для нее, снова был с нею. С ним все было естественно, просто и прекрасно. Принадлежать ему, замереть в его объятиях, отдаться на волю его страсти и вдруг осознать со страхом и ослепительной радостью, что они слились, воедино…
***
Занимался день, снимая один за другим покровы ночи. Анжелика, не помня себя от счастья, снова глядела в лицо своего возлюбленного, это лицо фавна, словно выточенное из потемневшего от времени дерева, и ей все еще не до конца верилось, что она видит его не во сне.
Она чувствовала, что отныне уже не сможет обходиться без его объятий, без его ласк, без той нежности, которую она читала в его глазах, еще недавно смотревших на нее так сурово.
Занимался день, и в колыхании волн, утихших после ночной бури, была такая же сладкая истома, какую Анжелика ощущала и в себе самой. Она почти не замечала соленого запаха моря, ибо вдыхала аромат любви, фимиам их единения. Однако в ней еще оставался смутный страх.
Из всего того, что ей хотелось ему сказать и что переполняло сердце, она не смогла проронить ни слова.
Что думает он о ее молчании? О ее неловкости? Что он скажет, когда заговорит? Наверняка отпустит какую-нибудь колкую шутку. Об этом можно догадаться по насмешливой складке у его губ.
— Ну что ж! — сказал он наконец. — В общем для скромной матушки-настоятельницы получилось не так уж плохо. Однако между нами говоря, моя дорогая, вы не сделали особых успехов в искусстве любви с тех пор, когда я преподавал вам «веселую науку».
Анжелика рассмеялась. Пусть уж лучше он упрекает ее в неумелости, чем в чрезмерной искусности. Пусть подшучивает над ней, она не возражает. Она притворилась смущенной.
— Вы правы. Вам придется многому учить меня заново, мой дорогой повелитель. Вдали от вас я не жила, а только выживала. А это не одно и то же…
Он скорчил гримасу:
— Хм! Я не очень-то вам верю, моя милая лицемерка. Ну да все равно! Это было хорошо сказано.
Он продолжал ласкать ее тело, словно продолжая открывать и оценивать ее округлые упругие формы.
— Сущее преступление — прятать такое тело под обносками служанки. Но я это сейчас исправлю.
Он встал, подошел к сундуку и, достав оттуда женское платье, бросил его в изножье кровати.
— С сегодняшнего дня вы будете одеваться прилично.
В поселении «Голдсборо» (сентябрь 1675 г.)
Он спросил:
— Не ошибусь ли я, предположив, что кое в чем вы похожи на других дам и вас все же привлекают эти приготовленные для вас лакомства? Хотя им, конечно, далеко до тех, которыми вас потчевали при дворе.
Анжелика покачала головой:
— Я изголодалась по другому…
— По чему же?
Она почувствовала, как его рука легла ей на плечи.
О, счастье…
— Я не смею надеяться, — прошептал он, — что у вас вызовут интерес меха на этой широкой кровати, они очень ценные и к тому же, выбирая их, я думал о том, как красиво на их фоне будете смотреться вы.
— Значит, вы думали обо мне?
— Увы!
— Почему «увы»? Неужели я так вас разочаровала?
Она сжала пальцами его обтянутые камзолом крепкие плечи — и вдруг задрожала. Его объятия, тепло его груди разбудили в ней жгучее волнение страсти.
И вместе с восхитительным жаром желания к ней возвращалось все ее былое любовное искусство. Ах, если только ей будет дано вновь ожить в его объятиях — тогда она сумеет отблагодарить его сполна! Ибо нет на свете благодарности больше и горячее, чем та, которой женщина платит мужчине, сумевшему подарить блаженство ее телу и душе.
Он с изумлением и восторгом увидел, как глаза Анжелики вдруг широко раскрылись, зеленые и сверкающие, точно пруд, освещенный солнцем, и, когда он склонился к ней, ее прекрасные руки обвили его шею и она первая завладела его губами.
***
Ночь без конца… Ночь, полная ласк, поцелуев, признаний, произносимых шепотом и повторяемых вновь и вновь, недолгого сна без сновидений и упоительных пробуждений, отдаваемых любви…
В объятиях того, кого она так любила и столько лет ждала, Анжелика, вне себя от наслаждения и радости, вновь превратилась в тайную Венеру, чьи ночи приводили ее любовников в блаженное исступление, а потом поражали неисцелимой тоской. Буря, бушевавшая за окном, уносила прочь горестные воспоминания и гнала все дальше и дальше угрюмые призраки прошлого…
— Если бы ты тогда не покинул меня… — вздыхала она.
И он знал, что это правда, что если бы он остался с ней, в ее жизни никогда бы не было никого, кроме него. И сам он тоже не изменил бы ей вовек. Потому что никакая другая женщина и никакой другой мужчина не смогли бы дать ни ему, ни ей того неизъяснимого счастья, какое они познавали, отдаваясь друг другу.
Анжелика проснулась, чувствуя усталость и радостное довольство и наслаждаясь тем свежим, безмятежно ясным видением мира, которое можно испытать разве что на заре юности.
Теперь у нее будет иная жизнь. Ночи больше не принесут ей холодного одиночества, напротив, они обещают ослепительное блаженство, упоительные часы полного счастья, нежности, спокойной истомы… И все равно, какое у них будет ложе: бедное или роскошное, и что будет вокруг: суровый зимний лес или хмельное благоухание лета. Всегда, всегда, будь то в пору опасностей или мира, в дни успехов или неудач, она будет ночь за ночью спать подле него. Эти ночи станут убежищем для их любви, приютом для их нежности. А еще у них будут дни, полные открытий и побед, много дней, которые они проживут рука об руку.
Катарунк (осень 1675 г.)
Он повернул ее к себе и, улыбаясь, прижал к своей сильной груди. Он гладил ее плечи, склоненный затылок, ласкал полные формы, слегка стянутые корсажем.
— Ирокезы не придут этой ночью, любовь моя… И французы сейчас уснут. Они выпили все вино, перепели все песни, попировали на славу. До завтра… все кровавые планы! Сейчас ночь! Что значит завтрашний день, если перед нами еще целая ночь… А ночь — это целая жизнь!
Он приподнял ее подбородок и страстным, долгим поцелуем прильнул к приоткрывшимся губам и снова до боли сжал в объятиях.
— Мы новые люди, дорогая! И мир, который нас окружает, тоже новый. Когда-то в наших старых дворцах мы считали себя свободными. Однако за каждым нашим шагом следили тысячи безжалостных глаз мелочного, изживающего себя завистливого общества. В Старом Свете, даже мысля по-новому, нелегко было отличаться от других. Здесь иное дело.
Спрятав лицо в ее волосы, он чуть слышно проговорил:
— И даже если мы должны будем умереть завтра, даже ужасной смертью, по крайней мере, мы умрем не как бессильные рабы и умрем вместе.
Она почувствовала его руки на своих бедрах, потом они скользнули на грудь, и для нее вокруг засверкали звезды… Да, он прав… Сейчас ничто больше не имеет значения. Даже если завтра они умрут ужасной смертью… Сейчас она полностью принадлежала ему, покорная мужской силе. Он расстегнул ей платье и спустил его с плеч.
— Разрешите мне помочь вам, дорогая! Не надо так сдавливать грудь, ее и так сжимает страх перед ирокезами и французами. Ведь сразу стало легче? Позвольте, я ослаблю шнуровку! Я так давно не имел удовольствия распутывать хитрые изобретения европейских женщин. На Востоке женщины отдаются без какой-либо тайны.
— Не смейте мне говорить о ваших одалисках.
— Однако вы только выигрываете в сравнении с ними…
— Возможно. Но я их ненавижу.
— О, как я люблю вас, когда вы ревнуете, — сказал он, увлекая ее на деревенскую кровать.
И как недавно у Анжелики, в голове де Пейрака пронеслось в эту минуту: «Какое счастье, что наши желания так согласны…»
Вапассу (зима 1675-1676 гг.)
Когда вечером они ложились рядом, Жоффрей де Пейрак любил смотреть, как пламя очага постепенно угасает в тишине, которая нарушается лишь их томными вздохами да еле слышным потрескиванием догорающих дров.
В мерцании розовых или золотых отблесков он любовался обнаженным телом жены, нежным цветом ее кожи, от которой исходил тонкий аромат.
А когда становилось слишком холодно и рука его вынуждена была ласкать ее под меховым покрывалом, в полумраке виднелись только рассыпавшиеся по подушке удивительные светлые волосы Анжелики, похожие на фосфоресцирующие водоросли, которые таинственно переливались при мягком и мечтательном движении ее прекрасной беспомощной головки.
Анжелика была единственной женщиной, от которой он не мог мысленно отрешиться, отвлечься. Даже в минуты всепоглощающей страсти он не забывал о ней. И это удивляло его, ибо он знал многих женщин и всегда, если того требовал его мужской эгоизм, пренебрегал их чувствами, больше заботясь о наслаждении, которое он мог получить от них, чем о том, чтобы удовлетворить их чувственность, пытаясь обмануть их приятными уверениями…
С Анжеликой же он не мог забыть, что это ее он держит в своих объятиях, что это в его власти привести ее в восторг, опьянить, повергнуть в изнеможение, что именно ее тело покоряется его воле, что ее гордые губы, побежденные, приоткрываются под его губами.
Он никогда не забывал о ней.
Возможно, это была привычка, которая появилась у него еще в те времена, когда их любовь только зарождалась. Анжелика была тогда такой юной и пугливой, что он вынужден был проявлять к ней особенную чуткость, чтобы приручить ее. Но колдовство продолжалось.
Не было бы преувеличением сказать, что чувственность Анжелики всегда имела в истоке своем что-то тайное и духовное, что делало возвышенными — в прямом смысле этого слова — самые нескромные движения ее прекрасного тела.
И он, терзаемый недоверием, удивленно начинал спрашивать себя, разве это не она дарит ему опьяняющее волнение юности, о котором привыкший к плотским наслаждениям зрелый мужчина уже забыл? Смутная тревога, сомнение, забота о другом — именно это порождает ту упоительную страсть, когда сознание затуманивается и они сливаются воедино в непреодолимой и почти магической близости. Минуты опьянения и экстаза, обоюдной слабости, нескромной непринужденности, и в момент, когда оба в изнеможении, — словно ощущение смерти и вечной жизни!
Она одна умела дарить ему подобные мгновения, и он всегда был восхищен тем, как она угадывала его желание. Не было движения, которое она не сумела бы подхватить или, наоборот, когда это было нужно, удержать. И когда сама она, ослепшая, словно неживая, была повергнута в бездну, ее руки, ее тело, ее губы, ведомые таинственной наукой, которую Ева передала своим дочерям, продолжали подчиняться ему, знали, когда нужно оторваться от него или снова прильнуть, сжать его в своих объятиях или отпустить.
Он никогда не забывал о ней, потому что, владея ее телом, никогда не был уверен, что это навсегда, что она снова не ускользнет от него.
Он знал, что в ней нет больше покорности, присущей совсем юным женщинам, что она оставила на тернистом пути собственную совесть, обретя взамен трезвую независимость.
В любви у нее бывали и хорошие и плохие дни. Такие, когда он догадывался по ее мимолетной улыбке, что близок ей, и такие, когда он чувствовал в ней какую-то строптивость, отчуждение, хотя внешне она держалась, как обычно.
Наступал вечер, и он даже находил удовольствие в том, чтобы отыскать способ развеять ее плохое настроение, отогреть ее, раздуть тлеющие уголья.
Почти всегда он с пониманием относился к этому ее женскому отступлению, к этой, возможно, даже неосознанной потребности отстраниться, отдалиться от него. Чаще всего это было проявлением физической усталости, но иногда и следствием вмешательства каких-то неведомых сил, словно Анжелика чувствовала приближение бури или сильного ветра или ее угнетала какая-то необъяснимая душевная мука или близкая опасность… Все это требовало от нее настороженности и внимания.
Он оставлял ее в покое, чтобы она уснула. Сон рассеивает миражи, и за ночь что-то менялось в ней или, может, вокруг нее, он не знал, и она просыпалась обновленной. И тогда она приникала к нему.
Предрассветная мгла, полудрема, в которой они пребывали в эти сумеречные часы, предшествовавшие дню, придавали Ажелике смелость. Она ни за что не проявила бы ее, проснись она совсем… В эти минуты она бывала более веселой, не такой смятенной. Обольстительной сиреной прижималась она к нему, и в свете рождающегося дня он видел перед собой блеск ее глаз цвета морских глубин, сверкание ее открывающихся в улыбке зубов. Он чувствовал, как дождем падает на его лицо теплый шелк ее волос, чувствовал легкое прикосновение ее прелестных уст, стократ приникающих к его губам.
С искусством восточных рабынь, которые умели беречь силы своего господина и хозяина, она разжигала его страсть так, что он уже не мог противиться ей.
— Уж не в гареме ли султана вы постигли эту науку, сударыня? Вы хотите заставить меня забыть одалисок, что некогда услаждали меня?
— Да… Я знаю, сколь искусны они в этом… Но пусть только мой султан доверится мне…
Она жарко целовала его губы, глаза, осыпала поцелуями все его горячо любимое лицо, и он уступал, доверившись ей, предоставляя ей одарять его наслаждением.
— Как вы прелестны в любви, госпожа аббатиса! — шутил он.
Он ласкал ее, сжимал ее в своих объятиях, и, когда она, словно сраженная молнией, вдруг в изнеможении замирала, он не уставал любоваться ее гибким, распростертым, таким прекрасным телом. Полуприкрытые веки излучали какой-то загадочный блеск, из приоткрытого рта выпархивало неуловимое прерывистое дыхание.
Это было как тихая смерть. Она умирала вдали от него, в каком-то неведомом ему мире, и само это отдаление было для него еще одним выражением ее чувства.
Он радовался, когда видел ее потрясенной так глубоко. Когда кончится зима, кончатся эти приглушенные морозом ночи и их суровое существование в форте, из этого блуждания по грани жизни — а ведь иначе и не назовешь долгую северную зиму, голод, притаившиеся угрозы, которые нависают над ними, — родится новая женщина, женщина, которую должен создать он.
Настанет день, когда горестное прошлое навсегда канет в Лету…
Теперь уже он вел ее к наслаждению. И когда оно принесло ей свои восхитительные плоды, гимн возрождения сорвался с ее уст и она еле слышно прошептала ему: «О любовь моя, мой господин… Единственный мой!».
Совсем недавно был ураганный вечер на «Голдсборо», когда она отдала свое дрожащее тело в его власть. Мгновение, которое она со страхом и надеждой ждала много лет, наступило, и не произошло ничего ужасного. Просто ей показалось, будто она погружена в какой-то сон, в бесконечность, которые под плавное покачивание судна уносят ее на крыльях возрождающегося счастья.
Здесь же, в Вапассу, был глухой ноктюрн деревьев и зимы, неподвижность грубой, пахнущей древесным соком и мхом кровати.
И еще грезы, которые навевала щемящая тишина, изредка нарушаемая отдаленным воем шакалов и волков. Мгновение, прожитое вне времени. Сладостное странствие. Осуществление смутной мечты всякого живого существа: свернуться клубочком в глубине какого-нибудь логовища и забыться там в тепле любви.
Бывало, проснувшись, она, едва осмеливаясь дышать, наслаждалась восхитительным ощущением полного счастья. Он не смог дать ей дворец, дом, о чем он мечтал. Но кровать у них была. Кровать! И еще — ночь!.. В те давние времена, когда они жили в Тулузе, они редко проводили вместе ночь. Чтобы любить друг друга, у них были долгие и упоительные сиесты. Но здесь, в этой грубой и дикой жизни, они жили, словно бедняки, здесь для любви у них оставалась только ночь.
Ей легко дышалось около него, сильного и смелого. Иногда ночью она просыпалась и смотрела, как он спит — рядом с нею, живой. Она завидовала его мужской нечувствительности, которая давала ему это спокойствие, ведь женщины транспонируют в своем теле все свои фантазии и мерцание звезд этих неведомых миров.
Пурпурные угли в очаге отбрасывали еле заметные блики на балки потолка. Анжелика ничего не видела, но она услаждала свой слух ровным дыханием спящего Жоффрея. Кончилась ее безудержная тоска, ее скитания по свету. Наконец-то она с Жоффреем! Он — ее муж, и он не покинет ее больше!
Вапассу. Ночь после размолвки (зима 1675-1676 гг.)
Сцену можно прочитать в полном переводе «Друзей Анжелики».
- All Posts
- «Друзья Анжелики»
- Адаптации романа
- Анн Голон
- География в романе
- Голосования и опросы
- Исторический фон
- Монография Щепотьева
- Потерянные главы
- статьи Вики
- Статьи о романе
- Творчество читателей
- Фильмы и книги для поклонников «Анжелики»
- Back
- Актеры
- Комиксы
- Фильм 2013 г.
- Фильмы 1960х гг.
- Back
- Анжелика и заговор теней
- Анжелика и Король
- Back
- Фанфики
- Юмор
- Арт
- Зонги
- Куклы
- Стихи
- Сценарии
- Back
- История XVII века
- Мореходство
- Музыка и танцы
- Одежда и прически
- Театр, живопись, литература
- Архитектура и интерьеры
- Исторические лица в романе
- Back
- Новости
- Статьи и интервью
Во всех известных переводах 18 глава 3й части тома «Анжелика в Новом Свете» всегда публиковалась с цезурой. «Друзья Анжелики» представляют на ваш суд полный перевод этой главы. Зеленым цветом выделены пропущенные отрывки, а также те предложения, в которых переводчики исказили смысл. Часть III. Глава 18 — Он ушел, — сказала Анжелика, когда…
На корабле (ноябрь 1676 г.)
Читайте в полном переводе «Друзей Анжелики»
- All Posts
- «Друзья Анжелики»
- Адаптации романа
- Анн Голон
- География в романе
- Голосования и опросы
- Исторический фон
- Монография Щепотьева
- Потерянные главы
- статьи Вики
- Статьи о романе
- Творчество читателей
- Фильмы и книги для поклонников «Анжелики»
- Back
- Актеры
- Комиксы
- Фильм 2013 г.
- Фильмы 1960х гг.
- Back
- Анжелика и заговор теней
- Анжелика и Король
- Back
- Фанфики
- Юмор
- Арт
- Зонги
- Куклы
- Стихи
- Сценарии
- Back
- История XVII века
- Мореходство
- Музыка и танцы
- Одежда и прически
- Театр, живопись, литература
- Архитектура и интерьеры
- Исторические лица в романе
- Back
- Новости
- Статьи и интервью
Глава 6 Как только Жоффрей вошел, он сразу же догадался, что Анжелика спит. В полумраке каюты витал тонкий женский аромат, ставший таким родным. Вид разбросанных то тут, то там предметов дамского туалета заставил его улыбнуться. Куда пропала та строгая и неприступная маленькая гугенотка из Ла-Рошели в одежде служанки, которую Рескатор,…
Квебек (зима 1676 г.)
Долгая ночь любви, долгая, как жизнь, кажется, что она все завершает, ибо всему подводит итог, что она и есть конец, но вместе с тем она – начало всего, ибо отменяет все, что было прежде и что может быть потом. Все понятия обыденной жизни потеряли значение: слава, опасности, богатство, честолюбие, зависть, опасения, страх перед нищетой и страх перед унижением, возвышение или падение, бремя существования, болезни или смерть.
Тело блаженствует, душа свободна, сердце учащенно бьется.
Все исчезло, и нездешний мир принимает вас в тайном святилище любви.
В эту ночь их нездешним миром была тесная комната посреди бушующей за окнами бури, в сердце жестокого, как проклятие, края, в городе, еще более хрупком, чем росток, что проклюнулся из потерявшегося семени, в городе, который этот апокалиптический ветер может в любую минуту вырвать из приютившей его скалы.
Вселенная, в которую они перенеслись, была ограничена кольцом их объятий. Меж ними полыхал огонь, жаркий, как в чреве земли.
Они долго стояли, не раздеваясь, в этой темной комнате, освещенной только колеблющимся пламенем ночника. Его было довольно, чтобы они ослепли от блеска любимых глаз, в которых, словно звезды, словно искры, плясали отражения этого огонька, когда их блаженно сомкнутые веки вдруг размыкались, будто во сне. И в полумраке они различали лишь склонившееся или подставленное для поцелуя лицо, заслонявшее им весь мир, приковывающее к себе все их мысли и чувства.
Они в молчании обнимались и целовались.
Наконец холод вернул их к реальности, а лихорадочное желание бросило их на огромную кровать, под одеяла, и они, обнаженные и смеющиеся, плотно задернув полог, очутились в темноте и тепле своего убежища. Их тела искали друг друга, стремясь вновь слиться воедино и познать невыразимое блаженство. То был зов плотской любви. Дар, против которого не устоит ничто. Взаимное влечение одной плоти к другой, которое преодолеет все препоны. То, что открывает путь к наслаждению. Между ними так было всегда, и теперь это соединило их вновь, оттеснив обиду и горечь долгой разлуки.
«Только в твоих объятиях я познаю высшее блаженство, – думала Анжелика. – Из всех моих возлюбленных только ты незабываем… И так будет всю нашу жизнь… Пока наши руки могут касаться друг друга, а губы и глаза – встречаться. Поэтому мы свободны. Ведь нас связывают те единственные узы, которые мы не смогли разорвать, – узы взаимного влечения. Где бы мы ни были, мы всегда будем принадлежать друг другу».
Колдовские чары плоти всегда позволяли им находить дорогу друг к другу, дорогу между их во многом несхожими, противоположными натурами: мужской и женской. Но между ними было и сходство – одинаковое представление о жизни, и они не переставали видеть это сходство с тех пор, как впервые встретились в Тулузе.
Они любили любовь, они любили жизнь, они любили смеяться, они не страшились Божьего гнева, они любили гармонию и созидание, они боролись за то, чтобы все это побеждало на земле, и, страстно любя друг друга, были всецело, безоблачно счастливы в эту ночь, когда вокруг бушевала буря.
Ее вой заглушал все мелкие шорохи, обычно слышные ночью в доме, но, даже злобно сотрясая двери в их зачарованный мир, он только усиливал чувство, что на всей земле сейчас нет никого и ничего, кроме них самих.
Их наслаждение, их радость выражались короткими словами, нежными жестами, вздохами.
Счастье, получаемое и даваемое, освобождение от всего в жизни, забвение всего и вся, потому что она здесь и он здесь. Час любви, украденный у времени, у ночи, у страха, у зла. Он принадлежит им по праву, и в то же время он – чудо.
Такие мысли проносились в голове Анжелики среди восторгов любви.
И как всегда, ей казалось, что она еще никогда не была так счастлива, как в этот раз. Она говорила себе, что губы Жоффрея еще никогда не были такими нежными, его руки – такими ласковыми, его объятия – такими крепкими.
Что он никогда еще не был так смугл, так силен, так тверд, так нежен, его зубы никогда еще не казались ей такими белыми, когда он улыбался своей улыбкой фавна, его изрезанное шрамами лицо – таким устрашающим и чарующим, его взгляд – таким насмешливым, что ее никогда еще так не волновали запах его густых, черных с проседью волос, жар его твердых мышц под гладкой кожей, такой смуглой по контрасту с белизной простыней и ее обнаженного тела.
Ей нравилась смелость его ласк, его ненасытность, его пылкая жадность.
Он предавался любви, не допуская, что может быть предел изобретательности в способах утоления желания, когда им охвачены оба. Здесь, как и всегда, он исследовал жизнь. Среди вздохов и признаний он искал ее, Анжелику, свою любимую, ту, что всегда оставалась для него драгоценней и необъяснимей, чем неизвестные металлы, которые открывает терпеливый алхимик.
Ей нравился также и тот эгоизм, с которым он переживал собственное удовлетворение. Любовь для него была земным наслаждением, требовавшим всего его внимания, приключением, которому он отдавался, собрав все силы тела и ума. В этом был он весь. Он всему в жизни отдавался со страстью. Любовь была его стихией. Он оставался с собою один на один в полноте эротических ощущений, поглощающих его целиком, пылкий и радостный или отчужденный и мрачный, но всегда умелый и страстный. Женщина увлекала и покоряла его, но затем все же исчезала, и он оставался с любовью один на один. И тогда, благодаря его свободе, свободу обретала и она. Свободу преступить все границы, свободу отдаться сладкой истоме или предаться безумствам. Ее влекло к звездам и его присутствие, и его отсутствие. Присутствие, заполонявшее все ее тело, и отсутствие, которое его освобождало.
Руки Жоффрея, его ласки, его дыхание, его властность, нежные или страстные проявления его любви давали ее телу жизнь. Иногда он настолько овладевал им, что Анжелике казалось, будто оно уже ей не принадлежит. Потом, уходя в себя, он отдавал ей его обратно. И она казалась себе новой, возвышенной, незнакомой. И ощущала, как телесная оболочка обретает огромную власть, которая представала перед нею в возбуждающем свете.
Она избежала слабостей женского тела, менее надежного, чем мужское, страдающего и оттого, что его желают, и оттого, что отталкивают, оттого, что его обожают, и оттого, что им гнушаются. Она обрела истинное могущество этого женского тела, сладостное и лучезарное, как в первые дни творения. Новое могущество Евы, которая внесла в только что созданный мир, как свет лампы, приглушенный алебастровым абажуром, свои отличия от Адама и превосходство над ним, свои более округленные формы, свои более шелковистые волосы, свой мягкий живот – первый символ плодовитости, свое таинственное лоно. И именно его человек воспроизвел на первом же изготовленном им украшении, первом охранительном амулете – гладком камне с бороздкой.
Анжелика была свободна и наделена могуществом, которое пребудет в веках.
Следуя за ним в этом бурлящем молчании, она отдалась его порыву и позволила увлечь себя ветру свободы и блаженства, который подхватывал ее и опрокидывал в одинокий и чудесный бред экстаза.
В полусне она размышляла о возбуждающих свойствах бури, неистовство которой только продлило ночь и ее утехи.
Квебек (зима 1677 г.)
Они укрылись в своем алькове, и их поцелуи имели вкус невысказанных секретов.
В этом слиянии губ они пытались рассказать друг другу о многом. О секретах, секретах слишком тяжких или же слишком неопределенных, так что их невозможно и не должно было выразить в словах.
В их поцелуях был весь пыл сдерживаемой страсти, тревожные вопросы, успокоительные обещания, необратимые обязательства, нежность, слишком глубокая и сладострастная, чтобы ее можно было высказать вслух. Все это выражалось в их лобзаниях, бесконечно повторяемых в ночи, в слиянии губ, слиянии тел, которыми они, опьяненные любовью и унесшиеся за пределы этого мира, все не могли насытиться вдоволь.
[…]
Ей потребовалось некоторое время, чтобы понять, где она находится. Она обняла Жоффрея, ее пальцы ласкали его затылок, гладили его густые волосы. Она нечасто позволяла себе такую нежность.
– Как я люблю тебя! Как люблю!
– Любовь моя, что с вами? Разве вы не счастливы в вашем маленьком доме?
– О да! Я счастлива, счастлива!
[…]
Ее разбудил свет, и она решила, что это солнце, но была еще глубокая ночь, весь дом спал.
Жоффрей зажег в фаянсовом нагревателе огонь, и из поставленной на него маленькой кастрюльки шел опьяняющий аромат рома и корицы.
– Вам нужно согреться.
Они, смеясь, вдвоем пили из одной эмалевой чаши горячий напиток для поддержания сил влюбленных.
Николя де Бардань (зима 1677 г.)
В библиотеке Анжелика подбросила дров в камин, чтобы огонь разгорелся жарче. Николя де Бардань вошел, подошел к ней и помог ей освободиться от заляпанного грязью плаща. Потом снял с себя перевязь вместе со шпагой и бросил все на край стола.
[…]
Она обхватила плечи Николя де Барданя.
– Я всегда любила Михаила архангела, – всхлипывая, проговорила она, – и только теперь понимаю почему. Потому что нельзя все время… позволять им… быть сильнее…
Она обвила руками его шею и прижалась лицом к его горячей коже, горячей коже сильного мужчины.
– Мне следовало бы избрать его своим святым покровителем… его, Михаила архангела.
Он ничего не понимал из того, что она лепетала про Михаила архангела. Но чувствовал, как она прижимается к нему, и, когда она подняла свои блестящие от счастливых слез глаза, он прочел в них такую нежность, что совершенно растерялся.
– Вам надо… вам надо сейчас чего нибудь выпить, чтобы согреться и прийти в себя.
Но она удержала его, притянула к себе его лицо, завладела его губами. Тогда он расстегнул ее корсаж и обнажил плечи.
Она отпрянула, оттолкнув его:
– Послушайте, Николя…
Он побледнел:
– Нет! Нет! Вы играете моими чувствами. Вы доводите меня до безумия, поднеся чашу к моим губам, а потом опять не даете пить.
– Я должна вам сказать…
– Нет… На этот раз я не позволю вам водить меня за нос.
– Да выслушайте же меня, Николя де Бардань! – вскричала она, топнув ногой. – Успокойтесь! И выслушайте меня… Я ЗАКЛЕЙМЕНА: НА МОЕМ ПЛЕЧЕ ВЫЖЖЕН ЦВЕТОК ЛИЛИИ! Вы слышите меня – я заклеймена цветком лилии.
Он посмотрел на нее безумными глазами и понял не сразу.
– Да, – продолжала она. – Мне выжгли его раскаленным железом, как убийцам, проституткам и ворам.
– И мятежникам, восставшим против короля?
– Да! – В ее голосе слышался вызов.
Она взяла его руку и провела ею по своей обнаженной спине:
– Здесь. Чувствуете?
Кончиками пальцев он нащупал на ее атласной коже гнусное клеймо – выжженный цветок лилии. От прикосновения его холодной руки она вздрогнула.
– Вы узнаете ее, эту лилию?
Он коротко спросил:
– Почему вы рассказали мне именно сейчас?
– Чтобы вы не наткнулись на нее сами…
Он смотрел на нее, не веря своим ушам. Его губы дрожали. Отчего? От страха перед позорящим клеймом? Или от безмерной радости, ибо он прочитал на ее потрясенном лице обещание и такую же страсть, какую испытывал сам?
– Это… это и было причиной? – хрипло, еле слышно прошептал он. – Так вы поэтому отказали мне в Ла Рошели?
Она об этом и не думала, но тут же поняла, что должна согласиться. Внушив ему эту мысль, она прольет бальзам на раны, которые, отвергнув его, нанесла его самолюбию.
– Да! А что мне оставалось делать? Я была отверженной, а вы – наместником короля.
– Это было дурно с вашей стороны. Вы должны были… довериться мне…
Он что есть силы стиснул ее в своих объятиях, затем медленно опустился на колени:
– О моя прекрасная служанка!
Горло ему сдавило рыдание. Она почувствовала, как его сильные руки обхватили ее талию стальным кольцом. Он стоял перед нею, коленопреклоненный, как молящийся язычник перед своим идолом, и от прикосновения его лба к низу ее живота, к ее лону, у нее закружилась голова. Ее пальцы вцепились в его волосы, но вместо того, чтобы оттолкнуть эту тяжелую понурую голову, она еще сильнее прижала ее к себе.
***
Его горячие губы довели ее до блаженства. И сейчас, освещенный потухающим красным огнем в камине, он помогал ей раздеться. Обнаженный, охваченный неослабевающим желанием, еще не до конца утоленным, он двигался медленно, словно в сомнамбулическом сне, и жесты его были нежны и полны благоговения.
Медленно он подвел ее к кровати, и они легли. Они смотрели друг на друга, оторопевшие от совершенной свободы их обнаженных тел, которые теперь могли сплетаться воедино, следуя порывам страсти. Их желание, которому больше ничего не мешало, их даже пугало. Они давали ему окрепнуть, и оно крепло, постепенно нарастало, как мало помалу приручается дикий зверь. Их руки ласкали друг друга, но они были для них менее важны, чем губы. Губы слились в одном из тех жарких всепоглощающих поцелуев, которые им хотелось изведать и раньше и которым они могли наконец предаться, не боясь, что их страсть останется неутоленной. И это могло теперь длиться долго, настолько долго, насколько хватит их дыхания и сил.
Они целовались долго, страстно, жадно, меж тем как тела их сплетались в объятиях все более и более крепких, доходящих до боли, до пароксизма. Закрыв глаза, отдаваясь темному потоку, бурлению страсти, исторгавшему у них глубокие и сладострастные стоны, они достигли высшей точки блаженства, и оба удивились, ибо не думали, что оно будет таким полным, таким безраздельным.
– О, как вы честны! Как честны! – говорил ей в ночи Николя де Бардань.
Что он хотел этим сказать? Что, перейдя грань близости, она честно предавалась наслаждению? А почему бы и нет? Ей было хорошо в его объятиях.
Оба они были искушены в любви, что придавало всем их движениям непринужденность и позволяло им отдаваться друг другу в эту первую их ночь без колебаний, без стеснения.
Бардань был искусен и изобретателен в любовных утехах. Чувственный, предприимчивый, он был к тому же охвачен исступлением, ибо сознавал, что сейчас рядом с ним именно ОНА, что это ее он ласкает, целует, обладает ею. Время от времени им овладевало мрачное отчаяние, и его любовный пыл был тем неистовее, что он знал: скоро он ее потеряет. И тогда она, как могла, старалась успокоить его ласками и нежными словами. Но приступы отчаяния чередовались с приступами радости и восторга, когда он упивался каждой частичкой ее тела, требовал, чтобы она дарила его, и шептал ей слова обожания, от которых она смеялась. Прямо посреди его пламенных речей они, обнявшись, словно в колодец, проваливались в сон, затем пробуждались, чувствуя прикосновение губ, и снова погружались в пьянящую страсть.
Во время одного из этих коротких периодов забытья Анжелике приснились мужчины, гонящиеся за нею, чтобы убить. Она проснулась, крича, но он был рядом, он склонился к ней и целовал, чтобы успокоить.
Она с наслаждением сказала себе, что мерзкие похотливые злодеи мертвы. А она жива, и ее ласкает влюбленный в нее мужчина. У нее всегда будет любовь. Любовь и жизнь!
А те, кто хотел ее убить, сейчас лишь хладные трупы на дне студеной реки.
В порыве нежности и благодарности она прижалась к груди мужчины, который ее спас, и услышала, как бьется его горячее сердце.
***
В окна лился розовый свет зари. Проснувшись в состоянии томного блаженства, она увидела Николя де Барданя – он стоял перед камином и бросал на еще не остывшие угли растопку и поленья. В полумраке было видно, что кожа его обнаженного тела очень бела – чего Анжелика не предполагала, глядя на его темно‑русые волосы и усы, – и блестит, как полированный мрамор. Он медленно подошел и сел на край кровати. Она тоже села, обхватив руками колени; так они и сидели какое‑то время, прислонясь друг к другу в объединившей их истоме.
Пальцы королевского посланника поглаживали старый ожог от клейма на плече Анжелики со своего рода сладострастным состраданием.
[…]
Тронутая грустными нотками в его голосе, она потерлась щекой о его гладкое круглое плечо. Ей было приятно касаться его кожи и вспоминать спокойствие этих незаметно пролетевших часов тайного свидания.
Так, прислонясь друг к другу, беззащитные в своей наготе, как задумчивые Адам и Ева, счастливые уже тем, что существуют, они обменивались короткими фразами и воспоминаниями, которые от сладострастных ласк этой ночи утратили всю горечь.
[…]
Чтобы успокоить его, она нежно погладила его по белому твердому бедру:
– Теперь вы понимаете? Я правильно делала, что лгала.
От ее легкой ласки он застонал в новом порыве безудержного желания. И, вновь опрокинув ее на ложе, сжал ее в объятиях, и взял в последний раз с неистовством отчаяния.
Уходя, она попросила у него какое‑нибудь оружие. Она слишком долго пренебрегала осторожностью. Возможно, ее самые опасные враги и погибли вчера вечером, но она больше не хотела рисковать… Он предложил проводить ее, но она отказалась.
Уже рассвело, и она не хотела, чтобы ее видели вместе с ним в столь ранний час. Он приготовил для нее двуствольный пистолет и небольшой запас пороха и пуль. Она стояла перед ним, уже одетая, в своем бархатном зеленом платье и плаще, который его камердинер очистил от грязи.
Она посмотрела на него:
– Ну как? Вы утешились?
– Если вы про то, что вы не со мною, то нет, я не утешусь никогда. Если про то, избавился ли я от своей горечи, то, может быть… Когда‑нибудь!
– В добрый час! Мой милый друг из Ла‑Рошели, я вижу, что вы снова бодры и довольны жизнью.