ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ТАДУССАК.
Глава 1
— Внимание матросам!
Глухой голос Эриксона сквозь рупор разносился над заливом, раздавая вводные приказы командным постам всех кораблей флота.
— ВНИМАНИЕ МАТРОСАМ!
Спустя некоторое время монотонная череда его распоряжений продолжилась.
— Трави гитовы нижних парусов! Отдать шкоты грот-мачты!
Тишина, воцарившаяся после первого призыва, сменилась громким топотом босых ног по палубе. Экипаж поспешил выполнить маневр.
— Убрать паруса… Выбросить булинь… Отдать все гитовы!
Окруженные бледно-розовой дымкой суда стояли в ряд один за другим. Над каждым из них звучали лишь голоса капитанов, повторяющие одни и те же команды, которым отвечали крики чаек и бакланов, парящих в туманном утреннем свете, где даже горизонт был еще практически неразличим.
— МАТРОСЫ НА РЕИ!
Проворные, как обезьяны, моряки бросились к вантам.
— Разойтись по реям и по пертам… Вязать паруса!..
Анжелика находилась в носовой части «Голдсборо» вместе с Жоффреем де Пейраком. Здесь собрались и все пассажиры, наблюдавшие за выполняемыми вокруг них маневрами — матросы убирали паруса и корабль ложился в дрейф. Со смесью восторга и ожидания широко раскрытыми глазами смотрели они на разворачивающуюся перед ними панораму берега, усыпанного деревянными хижинами и более крупными домами из серого камня посреди фруктовых садов на склонах и участков обработанной земли, поблескивающих от легкой изморози.
В центре возвышалась церквушка с остроконечной колокольней, от искусно выполненных кованых свинцовых деталей которой отражались рассеянные лучи утреннего солнца.
По левую сторону от нее на краю уступа виднелся маленький деревянный форт с четырьмя башенками по углам и грубым донжоном, на его верхушке развевался белый флаг с тремя золотыми лилиями…
— Тадуссак! Франция!
Звон якорных цепей наполнил тихую бухту, отозвавшись эхом в прибрежных скалах из розового гранита, нависших над рекой Сагеней, воды которой смешивались здесь с бурным потоком Святого Лаврентия.
Затем вновь наступила тишина, нарушаемая лишь криками птиц.
Сквозь легкий тягучий туман то приглушенными, то яркими красками проступал пейзаж. Среди домов, расположенных на разной высоте, тут и там пурпурными и золотистыми пятнами пестрели вязы и клены, а белые струйки дыма, словно нарисованные кистью художника, длинными мазками поднимались над печными трубами.
Голубоватое марево толстым слоем окутывало частокол маленького индейского лагеря, приютившегося между фортом и опушкой леса.
— На первый взгляд, все спокойно, — сказал Пейрак, пристально всматриваясь в подзорную трубу. — Жители находятся на берегу, но не выглядят воинственно настроенными. И со стороны форта не слышно никакого шума.
— Если они не посылали за подкреплением в Квебек, — заметил Карлон, — то едва ли в их гарнизоне наберется больше четырех солдат.
— Спасибо за предупреждение, месье.
Граф де Пейрак, сложив подзорную трубу, повернулся к интенданту Новой Франции и губернатору Акадии.
— …Итак, господа, нам остается лишь сойти на берег. Ваше присутствие рядом со мной станет для этих славных людей отличным подтверждением моих самых мирных намерений.
— О, наконец-то вы раскрываете все карты, — проворчал Карлон, — мы ваши заложники и вынуждены теперь маршировать впереди вас и ваших пушек.
— Месье, вы совсем не в этом качестве поднялись на борт моего корабля. Вспомните! У вас не было другого выбора! Отплыть со мной или застрять на всю зиму на мели в каком-нибудь затерянном уголке реки Сен-Жан[1], брошенным среди дикарей восточного побережья под постоянной угрозой нападения англичан. Но, может быть, вы бы предпочли, с божьей помощью, оказаться на судне, которое на последнем издыхании следует за нами, готовое в любой момент пойти ко дну?
Все сразу же обернулись, но из-за тумана, скрывающего горизонт, ничего нельзя было различить.
— Им мы займемся позже, — сказал Пейрак. — Сначала Тадуссак.
Виль д’Авре подмигнул в знак поддержки Анжелике и тем, кто обычно окружал ее: детям и молодым девушкам.
— Я вернусь за вами, — шепнул он, слегка коснувшись ее. — Сейчас нужно уладить пару-тройку вопросов.
— Я хочу увидеть маленького Иисуса из Тадуссака, — послышался голос Онорины.
— Ты его увидишь, я обещаю.
От корабля отплыла шлюпка в сопровождении двух больших лодок с вооруженными людьми на борту. Не считая этой предосторожности, создавалось впечатление дружелюбной атмосферы, как с одной, так и с другой стороны.
Тем не менее каждый оставался начеку. Туман не позволял толком рассмотреть происходящее вдали.
— Колокол, — послышался голос одной из королевских невест, — он звонит к заутрене.
— Нет, это набат.
С трудом различимый серебряный перезвон срывался с церковной колокольни и долетал до них с порывами ветра, вызывая у всех изгнанников до боли знакомые ощущения. Французская деревня…
— Лишь бы…
— А я увижу маленького Иисуса из Тадуссака? — снова умоляюще спросила Онорина.
— Да, ты увидишь его.
Всё вокруг по-прежнему выглядело безмятежным и напряжение постепенно ослабевало. Теперь Анжелика ясно осознала, какой характер хотел придать своей канадской экспедиции Жоффрей де Пейрак. Это был не более чем визит господина к господину, одного губернатора к другому. И Тадуссак лишь промежуточная остановка. У местных французских крестьян нет причин испытывать вражду к остальным французам, прибывшим к ним с дружескими намерениями. Пейрак с его людьми все время состояли в прекрасных отношениях с трапперами, находившими на его землях кров и защиту. Он повсеместно избегал, хоть и не без труда, применять силу в ответ на вооруженные провокации, и до сих пор мир ни разу не был нарушен. Об этом хорошо было известно уже около трех лет, благодаря тому, что путешественники, возвращаясь из его владений, рассказывали друг другу, что у господина из Мэна, там на юге, всегда можно обрести приют и выменять хороший товар.
Анжелика догадалась, что за тревога периодически сковывала ее сердце.
— Я боюсь не местных жителей, а исходящей от них силы и мощи.
У них отменное чутье, и их не так легко обвести вокруг пальца, а можно только сдержать. Здесь, в Канаде с топором лесоруба, косой земледельца и ружьем охотника в руках крестьяне стали хозяевами земли, обрели свободу. Полные чувства собственного достоинства, благодаря верности идеям, которые привели их в Новую Францию, преодолевая наравне со знатью все опасности и трудности колониальной жизни, они уже представляли из себя отдельную расу, более независимую и цельную, чем их собратья во Франции.
Шлюпка вернулась и причалила к борту «Голдсборо». Граф де Пейрак начал подниматься на палубу навстречу устремившейся к нему небольшой группе людей. Онорина щебетала, как ласточка.
— Сюда, сюда! Мама, иди скорее сюда! Мы можем сойти на берег.
Анжелика бросилась к мужу.
— Все хорошо, — сказал ей граф. — Я убедил членов городского правления в своих мирных намерениях. Я думаю даже, что они скорее предпочли бы иметь дело только со мной, а не с интендантом Карлоном, который сразу же спустил на них всех собак из-за задержки груза, что уже давно должен был отправиться в Европу. Они не ожидали увидеть его, когда он вдруг выскочил, как черт из табакерки. Я думаю, это единственный удар в спину, за который у них будет повод меня упрекнуть. Внезапно мы отошли на второй план. Все тут же укрылись по домам, но держу пари, из-за каждой закрытой двери за нами наблюдает пара внимательных глаз. Время пришло. Теперь настал черед пустить в ход ваше оружие. Виль д’Авре ждет вас, и я не сомневаюсь, вы в два счета расположите к себе этих честных людей.
Он поцеловал ей руку.
— Идите туда, дорогая моя! Идите! Пусть ваша очаровательная ножка ступит на французскую землю. И побеждайте!
Анжелика посмотрела на берег. Приключение начинается.
«За нас обоих, ведь мы теперь канадские сеньоры», — подумала она.
По мере того, как мощные взмахи весел приближали шлюпку к причалу, Анжелика задавала себе вопрос, не стоило ли ей одеться поэлегантнее. Сегодня утром она собиралась в спешке, чтобы не пропустить Тадуссак, который, должен был как раз появиться на горизонте. На ней была трикотажная юбка, короткий жакет[2] с сутажем, отороченным беличьим мехом, и темная шерстяная накидка с большим капюшоном. Поверх густых волос, собранных на затылке в пучок, она повязала черную сатиновую косынку. Наряд придавал ей немного строгий вид, но, увы, нельзя было терять ни минуты. Кроме детей, королевских девушек, Иоланды и Адемара, в шлюпке находились два испанских солдата Луис и Карлос. Матросы и гребцы вооружились длинными двуствольными пистолетами французского производства, они были заткнуты за кожаный индейский пояс или висели на перевязи. На других флотах такими могли похвастать лишь немногие из офицеров высокого ранга. Люди де Пейрака всегда получали самую лучшую экипировку.
Отец Бор и преподобный Кантен уже ждали на берегу, окруженные толпой индейцев и зевак. Чуть выше, возле церкви, маркиз Виль д’Авре энергично размахивал тростью с набалдашником:
— Поторопитесь! Отец Дафарель сейчас откроет нам сокровищницу.
Неподалеку стоял человек в черной сутане, несомненно местный иезуит. Скорее всего, маркиз насел на него с уговорами, и тот в конце концов сдался.
Туман постепенно рассеялся, на небе засверкало яркое слепящее солнце. Благодаря холмистому пейзажу и многоуровневому рельефу деревни, жители даже самых дальних домов, выглянув в окно, могли увидеть тех, кто швартуется у причала. А солдаты форта, продолжая курить трубки или копаться в палисаднике, успевали предупредить о приближении кораблей, лодок или индейских каноэ, спускающихся как по реке Сагеней, так и по Святому Лаврентию. Никто не мог войти в соседний дом или выйти из него незамеченным, так как за ним пристально следили и снизу, и сверху.
Анжелика смотрела на миссионера и маркиза Виль д’Авре, одновременно чувствуя, что именно к ней прикованы взоры всего населения городка. Несмотря на то, что со стороны казалось, будто жители вернулись к своим обычным делам: по дому, в поле, в лавке или на реке, они не упускали ни малейшей детали из происходящего на пристани и уже подсчитали точное количество матросов в шлюпке.
— Вы видели их пистолеты?
— А эти странные солдаты в шлемах и черных кирасах? Говорят, испанцы.
— И сколько лет молодым девушкам? Откуда они? А дети, все такие миленькие, пухленькие, и кажутся здоровыми, несмотря на путешествие.
— И та женщина, та дама внизу, что сошла на берег и поднимается к часовне, держа за руки ребятишек, как она хороша! Даже издали понятно, что это, должно быть, ОНА!.. Женщина, которую с таким нетерпением ждут в Канаде.
Судя по всему, тропинка была чем-то вроде небольшой местной улицы, и Анжелика быстрее, чем ожидала, добралась до площади перед церковью на середине холма. Отсюда просматривалась молочная гладь Святого Лаврентия, туман отступил на другой берег.
Оказавшись в двух шагах от иезуита, стоящего рядом с Виль д’Авре, Анжелика уверенно подошла к нему.
— Отец мой, какое счастье после долгого плавания по диким местам вновь слышать колокольный звон и знать, что нас ждет святое причастие.
И повернувшись к порогу часовни, добавила:
— Позвольте мне, прежде чем полюбоваться вашими сокровищами, о которых рассказывал маркиз Виль д’Авре, преклонить вместе с детьми и этими молодыми девушками колени перед тем, в ком мы все нуждаемся и кого, благодаря самопожертвованию и усилиям вашего ордена, мы можем обнаружить даже в самых отдаленных уголках мира. Да благословит вас Господь!
Отец Дафарель любезно кивнул. В глубине его серых глаз мелькнуло нечто похожее на легкую насмешку, свойственную всей иезуитской братии, которую действующие уже пятнадцать лет «Наставления Святого Игнатия»[3] приучили смотреть на мир с его сомнениями и мелкими хитростями с некоторой снисходительностью. Этот ироничный и вместе с тем настороженный огонек в умном и проницательном взгляде Анжелика встречала прежде у ее брата Раймона де Сансе, затем у отца Луи-Поля Мареше де Вернона, который, облачившись в тряпье английского матроса, спас ее от гибели, и у отца Массера, варившего пиво в Вапассу, засучив по локоть рукава бесформенной сутаны. Этих важнейших представителей католической церкви, иезуитов, невозможно было запугать. Она всегда в них чувствовала родственную душу, их внутренняя свобода по отношению к людям была немного похожа на ее собственную.
Однако Анжелика не стала протягивать руку отцу Дафарелю, так как знала, что обычно монахи избегают рукопожатий с женщинами.
Вслед за ним они вошли в маленькую однонефную церковь. Там царил полумрак и пахло ладаном, в углу поблескивала масляная лампада из красного стекла, указывая на присутствие святых даров. Охваченная знакомой атмосферой, полной воспоминаний, Анжелика вдруг ощутила благоговейный трепет. Сколько лет уже ее нога не переступала порога храма, места молитв, в котором некогда протекала добрая часть ее юности. Заутрени, вечерни, поклоны, благословения, ежедневные молебны, большие праздники, религиозные песнопения, исповеди, причастия — в конце концов, это место стало практически таким же близким и родным, как дом.
Неожиданно для самой себя Анжелика опустилась на колени перед дарохранительницей и закрыла лицо ладонями.
— Милая сердцу Франция! — прошептала она чуть слышно.
И слезы потекли у нее из глаз от нахлынувшего чувства любви и сожаления, которые она столько лет сдерживала и отрицала, не признаваясь даже самой себе, что любила страну, в которой родилась, и была глубоко привязана к конфессии, в которой ее крестили.
Окруженная церковным полумраком, она долгое время стояла так, погрузившись в свои мысли.
— О, мой Бог! — молилась она в слепом порыве. — Мой Бог! Ты, который знаешь меня, ты, который понимаешь меня…
— Браво, — шепнул ей на ухо Виль д’Авре, когда группа направилась к ризнице. — Необычайно трогательное зрелище. Я не знал, что вы так политически хитры и набожны. Вы замечательная актриса.
— Но это не было игрой — ни политической, ни актерской, — возразила Анжелика.
— Что ж тем хуже и опаснее. Теперь я начинаю верить, что все мы станем свидетелями удивительных событий, которые произойдут в Канаде.
Младенец Иисус из Тадуссака оказался небольшой восковой фигуркой, которую будучи еще ребенком преподнес миссионерам-иезуитам Людовик XIV, а Анна Австрийская, королева-мать, собственноручно расшила одеяние из серебристо-серого атласа перламутровыми бусинами и серебряными застежками. Онорина протянула к нему ручки, словно к кукле, с которой она хотела бы поиграть.
Ризы, рясы, ярко украшенные молитвенники, две дароносицы из золота и вермели[4], золотые потиры[5] с крышками, увенчанными крестами и окаймленными рубинами, а завершал великолепие позолоченный киворий[6], ценность и красота которого, казалось, плохо сочетались с бедностью и грубостью здешних мест. Однако это совсем не смущало, так как было созвучно истории освоения канадских земель. Все ради служения Богу. Подобные чистому золоту мистические и пылкие чувства в противостоянии с более чем суровой, даже аскетичной реальностью, рубиновая кровь мучеников, щедро пролитая безродными плебеями, как в первые дни существования Церкви, и вся эта роскошь служили напоминанием о тщетности материальных благ там, где истинное богатство заключалось в смиренном труде и ежедневной борьбе за существование.
К тому времени, когда они вышли из церкви, все жители Тадуссака собрались на площади, включая индейцев из верхнего и нижнего поселений и из лагеря на реке Сaгеней. Это выглядело впечатляюще.
Увидев плотную толпу, которая с каменными лицами замерла в нескольких шагах и наблюдала за ней, Анжелика снова пожалела, что не оделась более элегантно. Она не понимала, чего от нее ждут все эти люди. Возможно, они были разочарованы тем, что она появилась перед ними в скромном наряде и без должной торжественности. Она видела спокойных луноликих женщин в белых чепчиках, мужчин в красных вязаных шапках-токах[7] и, конечно, индейцев, как всегда в первых рядах. Их голые и грязные дети пытались пролезть между ног взрослых, соревнуясь в этом с босыми крестьянскими ребятишками, которые не собирались им уступать.
Матери ловили отпрысков, встряхивали их за шиворот или даже шлепали, после чего все снова замирали, словно во сне.
Анжелика кивнула в знак приветствия, но ответа не последовало. Люди по-прежнему молча смотрели на нее.
Здесь были трапперы, крепко стоящие на ногах в кожаных гетрах и мокасинах, земледельцы в сабо или в грубых башмаках с пряжками, женщины в чепцах или больших шалях, в которые они кутались на индейский манер.
Плотно сомкнув рты или, зажав трубку между зубами, они неотрывно разглядывали ее. Так могло продолжаться до вечера.
Анжелика обернулась и поняла, что иезуит и маркиз де Виль д’Авре, очевидно, несколько озадаченные происходящим, находились в растерянности и не решались взять инициативу в свои руки. Тогда она обратилась к старику, сидящему справа от церковных ворот на одной из каменных скамеек. Несмотря на преклонный возраст, он казался бодрым и крепким. Его поношенный колпак из красной шерсти, выцветший от непогоды до розового, был украшен знаками отличия и перьями, и прекрасно подходил его смуглому морщинистому, как мушмула, лицу.
Анжелика склонилась в легком реверансе и учтиво произнесла громким голосом:
— Убеждена, месье, вы — старейшина Тадуссака. Никто лучше вас не сможет представить меня этим достойным людям, которые любезно пришли сюда и которым я признательна за внимание.
Не дожидаясь ответа, она села рядом с ним на скамью и продолжила:
— Я — графиня де Пейрак. Я только что сошла с корабля, который стоит на якоре в гавани.
Ни для кого это не было новостью, но следовало сразу внести ясность.
К тому же со стороны канадцев она не чувствовала никакой враждебности. Они просто смотрели на нее. Анжелика решила, что должна помочь им составить о себе правильное впечатление.
Ее крестьяне из Пуату, мятеж которых она когда-то возглавляла, в подобных обстоятельствах, требующих благоразумия и рассудительности, поступили бы точно так же. Жителям Тадуссака рассказывали о женщине, которая… женщине, которую… В общем, им непременно нужно было ее увидеть!..
Старик ничего не ответил, но дал понять, что не глухой и не выжил из ума. Он подвинулся, освобождая Анжелике место, а когда заметил, как сильно Онорина и Керубино очарованы его колпаком, на его обветренном лице появилось некое подобие улыбки.
Маркиз де Виль д’Авре отличался склонностью к театральным эффектам. Он очень любил моменты, когда события позволяли ему так или иначе оказаться в центре внимания. Поэтому он тут же проникся всеобщим волнением, оценил атмосферу, и включился в игру, предварительно решив, какую роль ему надлежит избрать. Он выдержал небольшую паузу, чтобы еще немного повысить градус напряжения, подмигнул отцу-иезуиту, который, казалось, оставался равнодушным к происходящему, а затем заявил:
— Моя дорогая Анжелика, вы не могли выбрать лучшего посредника, чем этот благородный старец. Это Карильон. Он прибыл сюда давным-давно вместе с отважным Шампленом, и знайте, что именно его первооткрыватель обменял на одного из алгонкинов, которого увез во Францию, чтобы показать королю. Карильону было тогда неполных семнадцать лет. Он провел среди дикарей почти два года и, когда исследователь вернулся со своим индейцем, знал несколько местных диалектов и жил согласно обычаям здешних племен.
— Месье, для меня большая честь познакомиться с вами, — сказала Анжелика, обращаясь к соседу.
Тот выслушал представление Виль д’Авре с невозмутимым видом и обвел присутствующих лукавым взглядом. Он поднял крючковатый палец и подал кому-то знак, приказывая выйти. Тут же возник небольшой переполох. Особенно среди крестьянок, которые, словно засуетились и заспорили, прежде чем вытолкнуть вперед красивую, хорошо сложенную девушку. Это произошло явно против ее воли, поэтому она стояла с нерешительным видом и не двигалась. Карильон продолжал повелительно подзывать ее жестами. Его ловкий указательный палец был особенно красноречив, поскольку, должно быть, старик привык именно так обращаться к окружающим — то ли для того, чтобы щадить силы, то ли потому что считал бесполезным в течение последних примерно девяноста четырех лет твердить одни и те же слова ради одних и тех же действий.
Несмотря на это девушка упрямо оставалась на месте.
— Но это же Мариетта, — радостно воскликнул Виль д’Авре, раскрывая ей объятия. — Как же она похорошела и выросла! Точно, она же в прошлом году вышла замуж.
Женщины снова заволновались, лица некоторых помрачнели. Виль д’Авре поспешил к ним, чтобы разобраться в конфликте. Он прекрасно справился с задачей и быстро завоевал доверие канадок. Вскоре две высокие крестьянки, кутаясь в шали, торопливо ему все объяснили.
Чуть погодя, он вернулся к Анжелике.
— Все ясно. Эта крошка — правнучка Карильона, — наклонившись поближе, шепотом объяснял маркиз. — У нее неприятности с ребенком. Старику взбрело в голову, что вы сможете вылечить младенца, ведь, помимо всего прочего, что о вас болтают, до него дошел слух о вашей репутации искусной целительницы. Они обсуждают это с тех самых пор, как стало известно, что вы направились в Квебек. Карильон упрям, как осел…
— А она против.
— Деревенские девицы глупы и суеверны.
— Нет, она боится, что на ее малютку наведут порчу, — сказала Анжелика. — Здесь им тоже заморочили головы. Но, кажется, почтенный Карильон не верит сплетням. Убеждена, он может стать нашим союзником.
Она повернулась к старику, который, разволновавшись, пронзал женщин яростным взглядом.
— Месье Карильон, я готова помочь всем желающим. Но не думайте, что я обладаю какими-то магическими способностями. Вероятно, вы гораздо лучше меня разбираетесь в травах, так как много бродили по лесам и общались с индейцами. Тем не менее я пошлю за моим медицинским сундучком, и когда мы познакомимся получше, попытаюсь уговорить эту молодую женщину показать мне ребенка.
Карильон негодовал. Неизвестно, было ли его возмущение вызвано словами Анжелики или же неповиновением правнучки. Последняя, несмотря на гнев прадеда, не сдвинулась ни на дюйм. Она была из поколения, выросшего на опушке лесов, откуда в любую минуту мог выскочить ирокез с поднятым топором. Это закаляло характер, и юные отпрыски не отличалась прежним послушанием. Прошли времена старой доброй Европы, покорной воле предков! Довольно глупостей! Частенько поговаривали, что канадская молодежь давно поступает так, как ей заблагорассудится.
Старик задрожал от злости. Он сердито сплюнул коричневую от табака слюну, показывая тем самым, что взбешен, затем принялся энергично жестикулировать, рисуя в воздухе непонятные заклинания, которые вызвали появление босого взъерошенного белокурого паренька с трубкой из красного камня, мешочком табака и раскаленным углем.
Закурив, Карильон успокоился.
Однако происшествие нарушило неподвижность и безмолвие толпы, и сейчас, напротив, вокруг поднялась невероятная суматоха, к которой присоединились и дикари. Люди яростно спорили, грубо выхватывали и передавали из рук в руки мушкет. Ситуация явно ухудшалась, и Анжелика посмотрела в сторону охранявших ее испанских солдат. Они оставались невозмутимыми. Их обучили противостоять толпам всех мастей, от индейцев Амазонки до пиратов с Тортуги и взбунтовавшихся чернокожих рабов, а совсем недавно — команде негодяев-приспешников герцогини. Они имели дело с ирокезами и абенаками, с баскскими или малуанскими[8] рыбаками-китобоями… Горстки коренных канадцев, разбавленной всевозможными представителями рода человеческого, было явно недостаточно, чтобы их смутить. Словно на службе у графа де Пейрака они приобрели некое шестое чувство, предупреждающее их о том мгновении, когда дело принимает серьезный оборот и настало время поджечь фитиль.
Оружие, ставшее предметом споров жителей Тадуссака, в конце концов очутилось в руках рослого дикаря, желтого, как лимонное дерево. Анжелике показалось, что она его уже где-то видела. Вдруг все эти достойные люди одновременно расхохотались и посмотрели на Анжелику, будто дети, которые решили пошалить.
Глядя на их радостные лица, Анжелика тоже улыбнулась. У нее возникло ощущение, словно она перенеслась в ту пору, когда ребенком сидела на деревенской площади под вязом рядом с родителями, бароном и баронессой де Сансе, всегда терпеливыми и снисходительными наблюдателями крестьянских проделок. Между делом местные старички принялись занимать места возле нее и малышей, чтобы понаблюдать за проказами молодежи. Тогда, последовав их примеру, она ласково усадила рядом с собой Керубино и Онорину точно так же, как когда-то делала ее мать.
Тем временем обсуждение продолжилось на местном наречии, диалекте, близком к ирокезскому. Анжелика знала еще недостаточно слов, чтобы все понять, но иезуит кратко передал суть разговора маркизу, лицо которого просияло.
— А-а! Вот оно что! Послушайте, мадам, оказывается, они хотят убедиться, верно ли то, что рассказывают о ваших незаурядных способностях стрелка. Этот дикарь утверждает, что был ранен вами примерно год назад.
— Анастаха! — воскликнула Анжелика. — Это же Анастаха, вождь гуронов, я вспомнила. Дело происходило у брода Сакоос, близ Катарунка.
Поняв, что его узнали, гурон пришел в восторг. Анжелика мысленно благословила небеса за свою довольно хорошую память на имена, даже индейские.
Анастаха и его друзья расхохотались, и лед был сломан. Они принялись приплясывать, дети дурачиться, а канадцы хлопать в ладоши.
— Но ведь это не я его ранила… — попыталась было добавить она.
Но так как факт, что именно она ранила гурона, по-видимому, очень обрадовал всех, включая пострадавшего, она решила не настаивать.
Анастаха, осмелев, подошел и положил мушкет ей на колени.
— Чего он хочет?
— Чтобы вы выстрелили, конечно!.. Продемонстрировали свои таланты, слава о которых добралась и до них.
Анжелика сомневалась. Конечно, она бы охотно согласилась удовлетворить любопытство этих мирных жителей, разнообразить их будни несколькими незначительными событиями, которые немного отвлекут их от суровой жизни и о которых они смогут позже рассказывать друг другу. Все они выглядели добрыми и честными людьми, но не скрывалась ли за их предложениями попытка загнать ее в ловушку? Не желают ли они удостовериться, что ее мастерство вызвано магическими или колдовскими способностями?
«Будь, что будет, — решила она. — Стоит рискнуть».
[1] Речь идет о реке, открытой Самюэлем де Шампленом 24 июня (Иванов день) 1604 года и названной в честь Иоанна Крестителя. На момент повествования Мэн являлся спорной территорией и французы называли эту реку Сен-Жан, англичане — Сент-Джон. После перехода Мэна под власть англичан в 18 веке за топонимом окончательно закрепилась английская транскрипция, и сегодня эта река называется Сент-Джон. Не стоит путать эту реку с другой одноименной рекой Сен-Жан, расположенной к северу от залива Святого Лаврентия напротив острова Антикости. Здесь речь идет о реке Сент-Джон, находящейся на границе штата Мэн и провинции Нью-Брансуик, так как именно в ее устье были заблокированы пиратом Фипсом интендант Карлон и маркиз Виль д’Авре (см. «Анжелика и Демон»)
[2] У автора вид жакета под названием карако — дамский жакет с рукавами «три четверти» в виде приталенной распашной куртки длиной до бедер.
[3] Тайные (домашние) Наставления Общества Иезуитов (Monita privata Societatis Jesu) — свод правил для руководства Общества Иисуса. Являлся собственностью ордена и существовал во всех их постоянных Домах и Коллегиях с 1555 года. Первое печатное, а не рукописное, издание вышло в 1666-68 годах в Праге, где существовала крупная Коллегия Иезуитов. Наставления тщательно скрывались и были доступны для ознакомления только отцам-настоятелям и важным членам Общества, поэтому, откуда о них известно Анжелике, тайна.
[4] Позолоченное серебро
[5] Потир — сосуд для христианского богослужения, применяемый при освящении вина и принятии Святого Причастия.
[6] Киворий — куполообразный навес над алтарем, поддерживаемый колоннами.
[7] Ток — канадская вязаная зимняя шапка-колпак цилиндрической формы с приподнятыми краями.
[8] Уроженцы Сен-Мало
