Анжелика и Король. Глава 6 (в редакции «Друзей Анжелики»)

Вернувшись утром в Версаль, Анжелика тотчас направилась в покои королевы в надежде узнать, сохранилась ли за ней небольшая должность помощницы камер-дамы^[1]. Маркизе сообщили, что ее величество отбыла с фрейлинами^[2] в соседнюю деревню навестить приходского священника. Королеву несут в портшезе, остальные идут пешком, поэтому вряд ли они ушли далеко.

Анжелика решила пойти вслед за ними.

Но не успела она пересечь Северный партер, как на нее обрушился град снежков. Едва она обернулась в попытке разглядеть зловредного шутника, как новый снаряд угодил ей прямо в лицо. С полным ртом снега Анжелика споткнулась, поскользнулась и упала, окутанная вихрем юбок и снежной пылью.

Раскатисто хохоча, из-за куста вышел Лозен.

Анжелика рассвирепела:

— До какого возраста, скажите на милость, вы будете продолжать свои шуточки, достойные судейских подмастерьев? Хотя бы помогите мне подняться.

— Ни за что! — воскликнул Пегилен и, рухнув рядом, принялся валять ее в снегу, осыпать поцелуями, щекотать нос муфтой, да так ловко, что Анжелике не оставалось ничего иного, как только со смехом просить пощады.

— Так-то лучше, — произнес мужчина, ставя ее на ноги. — Я увидел вас такой печальной, а это не подобает ни Версалю, ни вашему очаровательному личику. Смейтесь же! Смейтесь!

— Пегилен, вы, кажется, забыли об ужасном несчастье, постигшем меня совсем недавно?

— Да, забыл, — беззаботно ответил Лозен. — Необходимо забывать, как забудут и нас, когда придет наш черед предстать перед Создателем. Да и вы не вернулись бы ко двору, если бы не стремились все забыть. Философское отношение к жизни. Но вы, крошка, должны мне помочь.

Пегилен взял ее под руку и повел в лабиринт тисовых аллей, которые зима превратила в прелестное войско из сахарных голов.

— Король дал согласие на свадьбу, — сообщил он с таинственным видом.

— Какую свадьбу?

— Ну как же! На свадьбу мадемуазель де Монпансье с захудалым гасконским дворянином по имени Пегилен де Лозен. Разве вы не в курсе? Она без ума от меня и многократно умоляла его величество позволить ей выйти за меня замуж. Королева, Месье, Мадам подняли крик, утверждая, что такой союз несовместим с достоинством трона. Пфф… Король добр и справедлив. Он меня любит. К тому же он не считает себя вправе обрекать близкую родственницу на безбрачие, а в свои сорок три она уже не может претендовать на блестящую партию. В конце концов, невзирая на вопли этих шельм, он сказал: ДА.

— Вы серьезно, Пегилен?

— Серьезней не бывает!

— Я огорчена.

— И напрасно. Я гораздо лучше этой толстой свиньи, покрытой язвами, португальского короля, который недавно добивался руки Мадемуазель, или силезского князя, этого младенца, который также рассматривался в качестве претендента.

— Я сочувствую не ей, а вам.

Анжелика остановилась и вгляделась в его такое знакомое лицо, все еще молодое, с сияющими глазами, несмотря на слегка дряблые веки.

— Как жаль! — вздохнула она.

— Я стану герцогом де Монпансье, — продолжал де Лозен, — и к тому же получу превосходный апанаж^[3]. По контракту Мадемуазель предоставит мне примерно двадцать миллионов. Его величество уже составляет послание ко всем дворам с извещением о свадьбе кузины. Анжелика, мне кажется, это сон. Даже в самых амбициозных мечтах я никогда не стремился так высоко: король будет моим кузеном! Я все еще не могу в это поверить. Поэтому мне страшно. И вы должны мне помочь.

— Не вижу, чем именно. Ваши дела и так идут отлично.

— Увы, фортуна так капризна! Пока нас не соединят узами брака с очаровательной принцессой, я не смогу спать спокойно. У меня много врагов. Конде и его сын герцог Энгиенский разгневаны на меня. Вы ведь можете использовать свое обаяние, чтобы, с одной стороны, смягчить принца, который весьма к вам расположен, а с другой — уговорить короля, которого могут смутить их вопли. Мадам де Монтеспан уже обещала мне поддержку, но я ей не слишком-то доверяю. Я полагаю, в таком деликатном вопросе две фаворитки лучше, чем одна.

— Но я не фаворитка короля, Пегилен.

Вельможа склонил голову направо, потом налево, словно пересмешник, этот искусный подражатель в ожидании птичьей переклички.

— Возможно, это хорошо! Но, может быть, и плохо! — напел он.

Они вышли из сада и оказались возле решетки парадного двора. В ворота въехала карета, из которой мужской голос позвал:

— Кхм! Эй-эй!

— Как я погляжу, на вас большой спрос, — сказал де Лозен. — Не смею более задерживать. Так я могу рассчитывать на вашу поддержку?

— Ни в коем случае. Мое вмешательство скорее навредит вам.

— Не отказывайте мне. Вы пока не осознаете своей силы и не хотите ее признавать, но нюх такого опытного царедворца, как я, не может обмануть. И я утверждаю: вы всего можете добиться от короля!

— Глупости, мой бедный друг!

— Говорю вам, вы ровным счетом ничего не понимаете. Вы вонзились в сердце монарха, словно заноза, которая терзает и в то же время дарит наслаждение. Это чувство не даёт ему покоя, ведь он никогда не испытывал ничего подобного. Вы всегда были рядом, поэтому король не осознавал, что желает вас… Только ему кажется, что он покорил вас, как вы снова ускользаете… А ваше отсутствие, к его удивлению, повергает в невыразимые муки.

— Муки, имя которым мадам де Монтеспан.

— Мадам де Монтеспан — лакомый кусочек, гарантированная пища, сытный ужин для плоти и духа, все, что нужно для того, чтобы удовлетворить чувства и тщеславие монарха. Она ему нужна. И она у него уже есть… Но вы… вы источник в пустыне, мечта для того, кто никогда не мечтал… Одновременно загадочная и искренняя… Сожаление, удивление, ожидание… Самая обыкновенная в мире женщина… Самая непостижимая… Самая близкая… Самая далекая… Неприступная… Незабываемая, — заключил де Лозен, с мрачным видом ткнув себя кулаком в кружевное жабо.

— Вы заговорили почти так же красиво, как персидский посол. Теперь я начинаю понимать, как вам удалось завлечь бедняжку Мадемуазель в свою сомнительную авантюру.

— Так вы обещаете похлопотать за меня перед королем?

— Я поддержу вас, если представится случай. А сейчас позвольте мне уйти, Пегилен. Я должна присоединиться к королеве.

— Вы нужны ей меньше, чем мне. Впрочем, кто-то еще, похоже, решил похитить вас для службы его величеству.

Из кареты, откуда их недавно окликнули, поспешно вышел мужчина и устремился к ним навстречу.

— Это господин Кольбер. Само собой не ко мне, — произнес де Лозен. — Я не умею жонглировать деньгами.

— Я рад, что сразу вас отыскал, — сказал министр. — Сначала я сам отправлюсь на беседу с королем, а потом мы вызовем вас.

— А если его величество и слышать обо мне не захочет…

— Согласитесь, вполне оправданная перемена настроения! Но король уступит моим доводам. Пойдемте, мадам.

Однако оптимизм Кольбера оказался преждевременным. Его разговор с королем длился значительно дольше обычного доклада. Он попросил Анжелику подождать на банкетке в салоне Мира. Там она и заметила брата, Раймона де Сансе, чей высокий строгий силуэт в черной сутане, приближаясь, словно рассекал пеструю толпу придворных.

Анжелике не представился случай встретить его с тех самых пор, как она вышла замуж за Филиппа. Неужели он появился здесь, чтобы высказать свои братские соболезнования? Действительно, он искренне посочувствовал ее утрате, но она быстро поняла, что главная цель их беседы заключалась в другом.

— Моя дорогая сестра, ты должно быть не поверила своим глазам, увидев, как я разыскиваю тебя при дворе, куда меня редко приводят обязанности.

— Но, я полагала, что ты духовник, или кто-то в этом роде, при королеве.

— На мое место назначен отец Жозеф. Руководство ордена решило избрать меня настоятелем нашего дома в Мелёне.

— Так это значит, что…

— Что я теперь глава, или кто-то в этом роде, — усмехнулся он, — всех французских иезуитских миссий за границей. В частности, монастырей на Востоке.

— Ах! А отец Ришар…

— Именно!

— Бахтиари-бей… Его отказ садиться в карету, промахи месье де Сент-Амона, недопонимание короля, этические и финансовые конфликты, вытекающие отсюда…

— Анжелика, меня всегда восхищала живость твоего ума.

— Спасибо, дорогой Раймон. Но в данном случае, мне кажется, я оказалась бы на редкость пустоголовой, если бы не поняла.

— Перейдем к делу! Отец Ришар, с которым я недавно беседовал, считает, что только ты одна можешь все исправить.

— Сожалею, Раймон, но сейчас не самый удачный момент. Я рискую впасть в немилость.

— Но ведь король принял тебя при дворе с большими почестями. Мне сообщили, что ты получила право табурета.

— Совершенно верно. Но, что поделать! Настроение сильных мира сего так переменчиво, — вздохнула Анжелика.

— Сейчас гораздо важнее настроение посла, чем короля. С момента прибытия во Францию отец Ришар уж и не знает, какому святому молиться. Большая ошибка, что к Бахтиари-бею приставили Сент-Амона, дипломата, если угодно, но сторонника Реформации, а, к сожалению, дух его религии чужд религии восточных народов. Поэтому накопились противоречия, которые привели к сложившейся ситуации, когда ни король, ни посол не могут уступить без ущерба для их репутации. Однако твой вчерашний визит значительно уменьшил напряжение. Его превосходительство, похоже, заинтересовался Версалем, он с почтением говорил о короле, и, кажется, понял, что французские нравы могут отличаться от обычаев его страны и, что в них не кроется по отношению к нему ничего унизительного. Преподобный отец Ришар приписывает улучшение положения твоему вмешательству. «Женщины, — сказал он мне, — иногда обладают проницательностью, инстинктом и благоразумием, которым, зачастую, уступают все наши мужские доводы рассудка». Он признаёт, что ему и в голову не приходило превозносить перед гостем цветы или фарфор Версаля, чтобы побудить его представить верительные грамоты. «Жители Востока, — добавил он, — чувствительны к влиянию мудрой женщины, потому что в некотором смысле она им ближе, чем западный мужчина с его разумом, наполненным дидактикой и картезианством». Короче говоря, он просил меня уговорить тебя продолжить столь удачное вмешательство. Ты могла бы вернуться в Сюрен в ближайшее время, возможно, уже с посланием от короля или с каким-то приглашением… Откуда мне знать? Похоже, ты одна не выказываешь по отношению к его превосходительству ни робости, ни страха, ни неуместного любопытства, которое проявляют большинство приближенных к нему французов.

— С какой стати я стала бы так глупо себя вести? — удивилась Анжелика.

Кончиком пальца она погладила небесно-голубую бирюзу.

— Этот перс — очаровательный мужчина… Если не обращать внимания на такую незначительную причуду, как готовность рубить головы всем подряд. А ты не думаешь, Раймон, что в общении с ним моя душа будет в большей опасности, чем моя жизнь?

Иезуит лукаво посмотрел на сестру:

— Речь не о том, чтобы компрометировать твою добродетель, но чтобы использовать твое влияние.

— Тонкий нюанс! Двадцать шесть монастырей в Персии по вашему сто́ят нескольких томных взглядов, обращенных к посланцу шахиншаха?

Выражение лица преподобного отца де Сансе не изменилось, и лишь в уголках губ мелькнула легкая полуулыбка.

— Я вижу, тебе нечего бояться, — сказал он, — поскольку мало что может тебя испугать. Я также вижу, что с нашей последней встречи у тебя появилось новое оружие — цинизм.

— Я ведь живу при дворе, Раймон!

— Ты, кажется, упрекаешь меня в этом. А где ты хотела бы жить, Анжелика? Для какого общества ты создана? Для провинции? Монастыря?

Он улыбался, но его твердый горящий взгляд обладал силой шпаги, способной пронзать души.

— Ты прав, Раймон. Каждому свое ремесло, как говорит мэтр Савари. Так, значит, персидский вопрос действительно так важен?

— Если миссия Солимана-бея провалится, нас тотчас выдворят из монастырей, с таким трудом основанных за последние сто лет при активном содействии кардинала де Ришелье. У нас есть обители даже на Кавказе — в Тифлисе, Татуме, Баку и так далее.

— У вас много новообращенных?

— Речь идет не об обращении в веру, речь о нашем присутствии, если не принимать во внимание армянское или сирийское католическое меньшинство, которое тоже нуждается в нас.

Анжелика раскрыла веер, который выбрала сегодня утром. На обшитом жемчугом шелке были изображены маленькие экзотические сцены — аллегории на пять частей света: индеец в головном уборе из страусиных перьев^[4], чернокожий верхом на льве, похожем на дракона…         

Появление месье Кольбера прервало их размышления.

— Ничего не поделаешь, — удрученно произнес он. — Король так разгневан, что меня удивляет само ваше присутствие при дворе. Он и слышать не хочет о вашем вмешательстве.

— Разве я не предупреждала?

Анжелика представила своего брата, преподобного отца Раймона де Сансе. Месье Кольбер, хотя и отрицал это, относился с недоверием к членам Общества Иисуса. Обладая проницательным умом, министр признавал, что воины Христовы не менее прозорливы, чем он, а значит при случае способны сильно ему навредить. Однако его лицо прояснилось, как только он понял, что иезуит льет воду на его мельницу.

Вникнув в суть проблемы, Раймон не воспринял ее трагически.

— Мне кажется, я понимаю основную причину недовольства короля. Ты решила не раскрывать истинные мотивы визита к послу.

— Я никому их не назову.

— Мы в этом нисколько не сомневаемся, мне отлично известно твое упрямство, дорогая Анжелика. Если уж ты отказываешься назвать их королю, стоит ли надеяться, что к нам ты будешь более снисходительна? Придумаем уместное объяснение твоего недопустимого поведения… Постойте… а почему бы не выдвинуть те соображения, о которых я только что говорил? Ты поехала в Сюрен по моей просьбе, чтобы пообщаться с отцом Ришаром, чье деликатное положение не позволяет ему встречаться со мной открыто, не вызывая подозрений мусульман. Что вы об этом думаете, месье Кольбер?

— Я думаю, что это удачное объяснение, если грамотно его подать.

— Преподобный отец Жозеф, член нашего ордена, — духовник короля. Я, пожалуй, встречусь с ним между делом. Что скажешь, Анжелика?

— Скажу, что иезуиты действительно выдающиеся люди, как говаривал мой друг, полицейский Дегре.

Оба собеседника спешно удалились, оставив Анжелику наблюдать, как они идут по длинной галерее и как забавно отражаются в блестящих полах из ценных пород дерева коренастый силуэт государственного мужа рядом со стройной фигурой монаха.

Неожиданно вокруг стало безлюдно.

Анжелика поняла, что умирает от голода и что час, вероятно, уже поздний. Весь двор отправился смотреть на ужин короля. Она решила, что тоже туда пойдет, но почему-то продолжала рассеянно разглядывать веер.

— Я вас искала, — раздался рядом застенчивый женский голос.

Увидев Великую Мадемуазель, Анжелика не могла прийти в себя от удивления. Что могло так изменить властные интонации голоса внучки Генриха IV?

«Ах да, ее свадьба!» — вспомнила она, поспешив присесть в реверансе.

Великая Мадемуазель усадила Анжелику возле себя и в волнении сжала ее руки:

— Моя дорогая крошка, вы уже слышали новость?

— Кто о ней не слышал и кто не рад за вас? Ваше высочество, позвольте мне высказать самые искренние пожелания счастья!

— Но разве не прекрасен мой выбор? Скажите, есть ли другой дворянин с такими же достоинствами вкупе со столькими талантами? Не правда ли, он очарователен? Я знаю, вы его близкий друг, ведь так?

— Конечно, — согласилась Анжелика, вспомнив инцидент в Фонтенбло.

Но Великая Мадемуазель отличалась короткой памятью и любовью высказываться прямолинейно, без задней мысли.

— Если бы вы знали, в каком страхе и нетерпении я живу с тех пор, как король дал свое согласие!

— Но почему же? Успокойтесь и радуйтесь без печали. Король не может изменить своему слову.

— Ах, хотела бы я быть в этом уверена так же, как вы, — вздохнула мадемуазель де Монпансье.

Ее гордая голова склонилась с непривычной кротостью. Грудь принцессы была по-прежнему великолепна, как в те времена, когда художник Ван Оссель рисовал ее портрет для показа европейским женихам-претендентам. Ее руки оставались изящны, а в красивых голубых глазах горел отблеск наивного сияния первой девичьей любви.

Анжелика ей улыбнулась:

— Ваше высочество прекрасны!

— Правда? Как мило, что вы так сказали. Я бесконечно счастлива, и это не может не отражаться на моем лице. Но я вся трепещу, ведь до заключения контракта его величество может еще передумать. Эта идиотка Мария-Терезия и мой кузен герцог Орлеанский вместе со своей паршивой женой объединили усилия, чтобы разрушить мои планы. Они вопят с утра до вечера. Но, так как вы меня любите, постарайтесь опровергнуть их доводы перед королем.

— Увы! Ваше высочество, я…

— Вы оказываете на него сильное влияние.

— Разве хоть кто-то может похвастаться тем, что оказывает сильное влияние на короля? — раздраженно воскликнула Анжелика. — Вы же его знаете! Вам больше других известно, что он руководствуется исключительно собственными суждениями. Его величество выслушивает советы, но его решения не зависят от чьих-либо влияний, как вы сейчас утверждаете. Он принимает их потому, что сам считает правильными. Не монарх соглашается с вашим мнением, а ваше мнение совпадает с монаршим.

— Значит, вы отказываетесь мне помочь? А ведь я изо всех сил вам помогала, когда вы оказались в трудном положении из-за вашего первого мужа, обвиненного в колдовстве.

А Великая Мадемуазель не церемонилась! Не такая уж у нее короткая память…

Анжелика едва не сломала веер, нервно теребя его между пальцами. В конце концов она торопливо пообещала, что, если только представится случай, она постарается выяснить намерения короля. Потом она испросила разрешения удалиться, чтобы перекусить супом с кусочком хлеба, потому что ничего не ела с предыдущего вечера: ей не удалось даже выпить бокал вина после мессы.

— Даже и не думайте! — произнесла Великая Мадемуазель, ведя ее под руку. — Его величество принимает генуэзского дожа и его свиту в тронном зале. Потом последует бал, лотерея и большой фейерверк. Король желает, чтобы все дамы оказали ему честь своим присутствием. И особенно вы. Иначе мы рискуем снова увидеть на его лице ту яростную мину, что и вчера, когда вы неизвестно куда запропастились.