Всадник галопом промчался по старой дубовой аллее, обогнул пруд, отражающий в своей зеркальной неподвижности золотое великолепие осени, остановился перед небольшим подъемным мостом через ров и позвонил в колокол. Через окно спальни Анжелика наблюдала, как мужчина спешился и, узнав ливрею слуг мадам де Севинье, догадалась, что прибыл курьер от маркизы. Не дожидаясь, пока вышколенная служанка с письмом на серебряном подносе поднимется к ней, Анжелика набросила на плечи бархатный плащ и устремилась вниз. Отправив гонца на кухню и распорядившись, чтобы его радушно приняли, она вернулась в комнату, удобно устроилась у камина и стала внимательно рассматривать послание. С недавних пор она с нарастающим нетерпением ожидала каждое письмо.
Заканчивалась осень, не за горами была зима. Ах, какой тоскливой выдалась последняя зима в Плесси! Теперь, когда листья в Ньельском лесу опали, изящный летний замок эпохи Ренессанса сковало оцепенение. По ночам волки выли у самых границ парка. Анжелика с ужасом ждала возвращения прошлогодних мрачных вечеров, делавших ее полубезумной от горя и боли утраты.
Лишь весна принесла измученной душе некоторое облегчение. Анжелика целыми днями скакала верхом по окрестностям. Однако бедственное положение родной провинции заставляло ее мрачнеть день ото дня. Война тяжким бременем легла на плечи подданных. Озлобленные жители Пуату снова и снова грозили расправой сборщикам податей. И если не всеобщая нищета, то отчаяние жестоко притесняемых протестантских деревень часто брало верх над благоразумием и пробуждало жестокость, приводя к новым кровавым стычкам с католиками. Положение становилось опасным и безвыходным. Но измученная Анжелика не желала вникать в жалобы местных жителей. Она все больше замыкалась в себе.
Ее ближайшим соседом был управляющий Молин. Чуть дальше находился Монтелу, где в компании кормилицы и тетушки Марты мирно доживал свои последние дни отец. Анжелику никто не посещал, кроме дю Круассека — грубоватого местного помещика, походившего манерами на медведя, и она порой не знала, как избавиться от него и его навязчивых ухаживаний.
Сгорая от нетерпения, молодая женщина сорвала печать и начала читать письмо.
«Дорогая! — писала прекрасная маркиза. — Примите выражение моей глубочайшей привязанности и множество упреков, к которым, уверена, вы отнесетесь с пониманием, потому что они не более чем проявление заботы. Уже много месяцев вы пренебрегаете мной. Вы предпочли запереться в глуши, лишив друзей радости утешить вас в вашем горе. Это затворничество опечалило Нинон и меня. Я отказалась от любви, но раскрыла сердце дружбе и, увидев мое дружеское участие ненужным, отвергнутым и невостребованным, почувствовала себя обделенной.
Но покончим с упреками и сменим тон. Ведь я вас слишком люблю и не одинока в своем чувстве. Я могу назвать многих, кого ваше обаяние и искренность располагают к себе, и не только мужчин, но и женщин, хотя они и могли бы считать вас соперницей. О вас скорбят. Без вашего совета и великолепного вкуса кое-кто из придворных мучительно думает, как повязать ленту или бант. Модники в растерянности, и боятся совершить фатальную ошибку, не получив одобрения мадам дю Плесси-Бельер. В конце концов взоры двора обратились к мадам де Монтеспан, которая, как и вы, наделена прекрасным чувством стиля, и которую ваше отсутствие ничуть не огорчило. Наконец-то она царит при дворе. Она развела бурную деятельность и ликует. Тому есть еще одна причина. Ее муж получил солидную компенсацию за шалости жены. Король выплатил ему пять тысяч ливров, приказав удалиться в Руссильон и не показываться при дворе. Неизвестно, проявит ли маркиз и дальше такое послушание, но пока он действительно сидит в своем поместье.
Но вернемся к разговору о моде. Как я уже упоминала, мадам де Монтеспан стала ее законодательницей. Думаю, я не удивлю вас, Анжелика, сказав, что она даже моду повернула в угоду себе. С недавних пор в гардеробе каждой светской дамы есть платье, юбка которого поддерживается легкими дугами не только сзади, но и спереди, создавая форму цветка. Это позволяет ткани свободно спадать, скрывая при необходимости некоторые пикантные обстоятельства. Можно держать пари, что увеличением населения Франция во многом будет обязана этой находке. И мадам де Монтеспан в числе первых пользуется ее преимуществом. Сбросив маску скромности, Атенаис прекрасна как никогда. Король не сводит с нее глаз. Бедняжка Лавальер лишь тень, призрак, приговоренный бродить между живыми. Король устал от ее сентиментальности и нежных слез. Он заявляет, что отныне ему нужна фаворитка под стать королю, которая сделает ему честь, более уверенная в себе и способная противостоять всем и вся. Мадам де Монтеспан идеально подходит на эту роль. Она может дать отпор кому угодно. И сейчас я не вижу при дворе женщины, которая могла бы сравниться с ней и стать достойной соперницей. Я говорю «сейчас», потому что Вас здесь нет. Она это тоже осознает. И упоминает о вас не иначе как «эта шваль» …»
Анжелика буквально задохнулась от возмущения, но вскоре продолжила чтение — все равно рядом не было никого, кому бы она могла высказать свое негодование.
«Под ее началом Версаль становится очаровательным. В этот понедельник я имела честь молчаливо созерцать его великолепие. В три часа пополудни в роскошных монарших покоях можно было лицезреть весь цвет французского двора: короля, королеву, Месье, Мадам, Мадемуазель, прочих принцев и принцесс, мадам де Монтеспан со свитой, придворных кавалеров и дам. Обстановка казалась божественной, все вокруг поражало воображение. Несравненная красота мадам де Монтеспан очаровала без исключения всех послов. О да, ее красота необыкновенна! Ослепительная внешность сама по себе примечательна, а вкупе с остроумием и кипучим нравом — вдвойне. Она умна, обходительна, наделена даром красноречия, ее суждения оригинальны, а слог превосходен. Всё ее окружение перенимает этот особенный стиль Монтеспан, который выделяет их среди прочих.
Она выходит только в сопровождении личной охраны короля. Я видела, как сама супруга маршала де Ноай несла ее шлейф. Тогда как королева довольствуется обычным пажом. Покои фаворитки занимают двадцать комнат второго этажа, а апартаменты королевы лишь одиннадцать и расположены на третьем»
Прочитав письмо, Анжелика задумалась. Преследовала ли мадам де Севинье какую-нибудь затаенную цель, когда так подробно описывала положение мадам де Монтеспан, находящейся теперь в зените славы? Добрая и расположенная к людям, мадам де Севинье всегда относилась недоверчиво к красавице Атенаис. Она ею восхищалась, но не любила.
«Берегитесь, — говорила она когда-то мадам дю Плесси, — Атенаис из рода Мортемар — прекрасна, как море[1], и так же безжалостна. Стоит только встать у нее на пути, и она мимоходом проглотит вас!»
В ее словах была немалая доля правды, и Анжелика уже не раз убеждалась в этом на собственном опыте. Так почему же все-таки мадам де Севинье так подробно описывает триумф красавицы-пуатевинки? Или она надеется, что Анжелика вихрем помчится в Версаль отвоевывать статус, в котором не нуждалась? Итак, мадам де Монтеспан — фаворитка, и король не сводит с нее глаз. Вот и замечательно!
В дверь легонько постучали, вошла Барба, ведя за руку малыша Шарля-Анри.
— Наш ангелочек хочет поздороваться с мамочкой…
— Да-да, — рассеянно отозвалась Анжелика. Она подошла к окну и взглянула на унылый, блеклый и безлюдный пейзаж.
— Можно ему здесь немножко поиграть? — спросила Барба. — Он бы так обрадовался! О, да у вас здесь прохладно. И камин потух!
— Подложите дров.
Ребенок тем временем топтался в дверях с игрушечной вертушкой в руке. Он был одет в длинный бархатный костюмчик того же небесно-голубого оттенка, что и его большие глаза. Голубая шляпа, украшенная белыми перьями, красовалась на белокурой голове. Красивые золотистые локоны спадали на воротник. Анжелика рассеянно улыбнулась сыну. Ей нравилось одевать мальчика в самые роскошные наряды, ведь малютка так очарователен. Но к чему все усилия, если в этой глуши никто не способен оценить их по достоинству? Какая жалость!
— Так я могу оставить малыша, мадам? — настаивала Барба.
— Не сейчас. Я занята. Необходимо немедленно ответить мадам де Севинье, так как курьер уезжает завтра.
По озабоченному виду Анжелики Барба поняла, что пришла не вовремя. Вздохнув, няня взяла своего воспитанника за руку, и он послушно пошел за ней. Оставшись одна, Анжелика заточила перо, но не сразу села писать. Она хотела подумать. Голос, которому она не могла противиться, твердил: «Версаль будет ждать вас!»
Так ли это? Версаль, скорее всего, уже забыл ее, и это к лучшему. Она сама так хотела. Но сейчас Анжелика почувствовала, как ее охватывает сожаление. Она бежала в замок Плесси в безотчетном порыве укрыться от опасности, источник которой не хотела признавать, а также ощущая потребность искупить вину перед Филиппом. В Париже она не задержалась. Отель Сент-Антуан с его темными коридорами казался Анжелике слишком зловещим. Там ей постоянно мерещился Филипп с его безрадостным детством маленького сеньора, слишком красивого, слишком богатого и никому не нужного. В Плесси она радовалась разноцветью осени и заполняла одиночество бешеной скачкой верхом по полям. Но пришли холода, и однообразное существование стало ее тяготить.
Вошел лакей и спросил, где маркиза желает обедать — в своей комнате или в обеденном зале? Конечно, в комнате! В зале холодно, и потом, у нее больше не хватает мужества сидеть в одиночестве во главе длинного банкетного стола, заставленного серебром. Она дважды вдова!
Когда Анжелика устроилась у камина за столиком, уставленным позолоченной посудой, крышки которой она приподнимала одну за другой, вдыхая дивные ароматы кушаний, она вдруг с горечью осознала, что напоминает дряхлую вдову, доживающую свой век.
И нет рядом мужчины, который бы снисходительно рассмеялся над своей прелестной чревоугодницей… Или восхитился ее руками, которые она два часа кряду растирала и мазала кремами… Или хотя бы оценил ее прическу. Она вскочила, подбежала к зеркалу и долго изучала свое лицо, находя себя по-прежнему красивой.
А потом еще долго вздыхала.
На следующий день, по пути домой в Арманьяк, в Плесси заехали месье и мадам де Рокелор. Они сделали небольшой крюк, чтобы навестить очаровательную маркизу дю Плесси и передать ей послание от министра финансов месье Кольбера.
Герцогиня шмыгала носом и жаловалась на простуду, подхваченную в поездке. Но болезнь была скорее отговоркой, чтобы скрыть непрошеные слезы. Она улучила момент, чтобы остаться с Анжеликой наедине, и пожаловалась на мужа, который заподозрил ее в неверности и теперь увозил подальше от искушений двора в свой отдаленный замок.
— Глупое время для ревности, — жаловалась она. — Именно теперь, когда мой роман с Лозеном в далеком прошлом. Минуло уже много месяцев, как он меня покинул. Я так страдала. И чего хорошего он нашел в мадемуазель де Монпансье?
— Она внучка Генриха IV, — заметила Анжелика. — Только это одно кое-что да значит. Хотя мне не верится, что Лозен рискнет заигрывать с принцессой. Я бы не стала воспринимать Пегилена всерьез.
Мадам де Рокелор, напротив, утверждала, что его намерения более чем серьезные. Великая Мадемуазель будто бы уже просила у короля разрешения на ее брак с де Лозеном, которого она страстно любит.
— И что ответил его величество?
— Как обычно: «Посмотрим!» Однако создается впечатление, что король, уверовав в силу чувств Мадемуазель, склонен уступить ее просьбам. К тому же он сам очень привязан к Лозену. А вот королеву, Месье и Мадам возмущает сама идея этого странного союза. И мадам де Монтеспан тоже. Она во всеуслышание высказала свое негодование.
— А ей-то какое дело? — удивилась Анжелика. — Она ведь не королевской крови.
— Она — Мортемар. И отлично знает, что подобает высшей знати. А Пегилен из простых гасконских дворян…
— Бедный Пегилен! А вас в такой момент увозят в провинцию.
— Увы!.. — мадам Рокелор вновь залилась слезами.
Письмо Кольбера разительно отличалось от письма мадам де Севинье. Оставляя изящный стиль и сплетни придворным (они только этим и занимались), он просил мадам дю Плесси как можно скорее вернуться в столицу и уладить одно важное дело, связанное с торговлей шелком, которое под силу ей одной. Анжелика два дня раздумывала над ответом министру, а тем временем почтовая карета доставила еще одно письмо. На этот раз от старого аптекаря, мэтра Савари.
«Солиман Бахтиари-бей, посол шахиншаха Персии, на подступах к Парижу, — писал он. — А вас нет! Среди подношений будет драгоценное минеральное мумиё, которое невежды, вероятнее всего, не оценят, а мне не достанется ни капли. Но вы обещали мне помочь, обманщица! Единственный шанс в моей жизни упущен. Наука унижена, а грядущее безрадостно…»
Два больших листа были исписаны в том же духе, упреки чередовались с мольбами.
Прочитав послание, маркиза дю Плесси решила, что ей больше ничего не остается, как только ехать в Париж.
[1] Мадам де Севинье проводит аналогию с девизом рода Мортемар:
С тех пор как зародился океан,
Ведет свой род семья Рошешуар.
Отличная глава, которой мы были на 2/3 лишены ранее. Она так здорово отражает, как долго Анж оплакивала Фила, а еще, как уныло и тоскливо целыми месяцами текла ее жизнь. Молодая, красивая, но совершенно одинокая женщина. И очень жаль маленького Шарля-Анри. Не повезло мальчишке с материнской любовью. Мамой ему была Барба, увы.
Quelques instants plus tard, ayant recommandé à l’homme de se rendre aux cuisines pour s’y réchauffer et se restaurer, elle remontait, se rasseyait au coin du feu, tournant et retournant la missive avec ravissement. Через несколько минут, посоветовав мужчине пойти на кухню, чтобы согреться и поесть, она вернулась наверх и уселась у огня, с восторгом переворачивая письмо снова и снова.
Ce n’était que la lettre d’une amie, mais Angélique l’accueillait comme une distraction de choix. Это было всего лишь письмо от подруги, но Анжелика восприняла его как желанное отвлечение.